Почему он так поступил, Волкодаву было неведомо. Большого любопытства
он, впрочем, не испытывал. Он видел, что сегваны отнеслись к предложению
Шамаргана насчёт арфы без большой радости. Корабельщики продолжали упрашивать
Аптахара рассказать о наёмниках, – видно, это была любимая ими история, к
тому же долго не звучавшая вслух, – а на лицедея просто не обращали
внимания. Лишь когда он подал голос в третий или четвёртый раз, Рысь бросил не
без брезгливости:
– Какая «твоя» арфа? Та, что мы нашли засунутую в мешок
с пожитками венна, так какая же она твоя? Его и есть. А у тебя, не умеющий
молчать, и нет ничего, кроме штанов да рубашки, и ещё ножа, который кунс велел
у тебя отобрать!
Рядом с кормщиком сидел другой воин, изрядный насмешник. Его
звали Гвернмаром, потому что его мать была вельхинкой, а чаще просто Гверном, потому
что сегваны опасались вывернуть языки, выговаривая подобное имя. Он сказал:
– Если арфа, по нашему рассуждению, принадлежит венну,
а этот недоношенный непременно хочет нам досадить, играя на ней, пускай сперва
попросит разрешения у владельца. Что в том будет несправедливого?
Мореходы не спеша и со вкусом обсудили предложение Гверна.
Потом спросили мнение Волкодава, и венн ответил:
– Не всё, что обнаружится у человека в заплечном мешке,
следует считать его собственностью. Может, ему краденое подсунули, а он того и
не знал. – Сегваны навострили уши, надеясь услышать занятное
повествование, но Волкодав не стал перебегать Аптахару дорожку и сказал так: –
Я не умею ни играть на арфе, ни петь. Пусть играет на ней тот, у кого лучше
получится, да потом её себе и берёт.
– Справедливые слова! – похвалил Рысь. И добавил:
– Правильно делает наш кунс, что заботится о тебе. Не всякий может похвастать
таким достойным врагом!
– Скучновато станет, когда он тебя убьёт в
поединке, – добавил Гверн.
– Ладно, лезь в трюм, принеси её, – велел Аптахар
лицедею. И напутствовал: – Да смотри там, по чужим мешкам не очень-то шарь! А
то все мы знаем, ручки у тебя шибко проворные!
Шамарган зло блеснул глазами, но ерепениться не стал – молча
отправился за арфой. Волкодав для себя сделал вывод, что бывший Хономеров
человек очень хотел задержаться на корабле. Даже ценой унижения. Ведь слова
Аптахара можно было истолковать и как обвинение в воровстве, требовавшее
разбирательства, если не боя. Те же Гверн или Рысь, к примеру, нипочём не стерпели
бы подобного. Да им бы Аптахар, блюдя товарищество, никогда ничего даже
отдалённо похожего и не сказал бы.
Для Шамаргана никто не подумал открывать кормовой палубный
лаз, под которым, собственно, сохранялись в трюме пожитки. Пришлось парню
спускаться вниз возле очажка и пробираться дальше на четвереньках, а после и
вовсе ползком. Сегваны посмеивались, слушая сквозь палубные доски его возню и
приглушённую ругань. Знай гадали, за что он там зацепился – и каким местом. К
их некоторому разочарованию, Шамарган, юркий и гибкий, справился гораздо
быстрее, чем они ожидали. Вернувшись, он сел поблизости от Аптахара, утвердил
свой инструмент на колене и принялся настраивать. Арфа издавала звуки, от
которых сегваны преувеличенно морщились и мотали кудлатыми головами.
– Начнёшь не в лад бренчать – отберу да об твою же
башку раскрошу! – грозно предупредил Аптахар.
Шамарган ничего не ответил, и не было похоже, чтобы он
испугался. Стращали карася, что в пруду потонет… усмехнулся про себя Волкодав.
Аптахар же начал повествование. Венн наполовину ждал, что
опять услышит балладу о смелых наёмниках, сгинувших у стен осаждённого города
из-за вероломства полководца. Однако ошибся.
Кто кого воевал – отошло, погрузилось во тьму.
Не о битвах и военачальниках будет рассказ.
Просто город был взят, и войска разгромили тюрьму,
И в глубоком и тёмном подвале увидели нас.
«Кто такие?» – «Ворьё и разбойники, конченый люд.
Мы купцов потрошили по дальним дорогам страны.
На руках наших кровь, мы творили насилье и блуд
И к паскуднейшей смерти за это приговорены!»
Волкодав сразу понял, что петь Аптахар, в отличие от сына,
пустившего корешки в Галираде, так и не выучился. Он и прежде не пел
по-настоящему, а либо горланил, либо, вот как теперь, пытался говорить
нараспев. И не подлежало сомнению – сохранись у него вторая рука, он не
перебирал бы струны, извлекая мелодию, а терзал их громко и достаточно
бестолково, помогая себе немногими затверженными сочетаниями звуков.
Нет уж. Как говорили в таких случаях соплеменники Волкодава
– «Лучше, если воду будут носить ведром, а сено перекидывать вилами, но не
наоборот!» Хорошо, то есть, что на арфе играл всё-таки Шамарган, а не Аптахар.
Молодой бродяга быстренько уловил связный мотив – насколько это было вообще
возможно в лишённом особого строя пении Аптахара – и уверенно ударил по
струнам, оттеняя рассказ то суровыми, то угрюмыми, то нагловатыми переборами.
И сломавшим ворота понравился дерзкий ответ.
«Что за глупость – на площади вешать таких удальцов!
Собирайте мечи, выходите на солнечный свет:
Не окажутся лишними несколько добрых бойцов!»
Так мы стали законными чадами Бога Войны.
Там, где мы проходили, расти прекращала трава.
Не указ нам ни совесть, ни праздное чувство вины:
Бей, ты прав!.. Это – враг!.. Остальное – пустые слова.
За кого – не упомнить, но пьянствовали без вина
И рубили, рубили, и счёт не вели головам…
А потом неожиданно кончилась эта война
И войска разбрелись по давно позабытым домам.
Ну а мы? Нас не ждал ни далёкий, ни близкий удел.
И спокойною жизнью зажить мы смогли бы навряд.
Но бывает ли так, чтобы долго скучал не у дел
Бесшабашный, отважный и лютый наёмный отряд?
Обязательно сыщется в ссоре с соседом сосед,
Или чают подмоги для бунта в каком-то краю,
Или – бунт усмиряют… И так до скончания лет.
Это значит, что жив наш закон: заплатили – воюй!
Мы косили косой, мы рубили и били подряд
Без пощады любого, о ком говорили: «Вот враг!»
Да разгневались Боги… и кровью политый отряд
Превратили однажды в свирепую стаю собак.
Может, думали Боги – вот тут-то мы пустим слезу
И у храмовых стен завывать устремимся бегом?..
А ничуть не бывало! Ведь злые собаки грызут
Очень даже исправно любого, кто назван врагом.
Псу не надобны деньги, он служит за вкусную кость,
