Клочковатые облака сверкали снежной белизной макушек, ярким
золотым румянцем обращённых к солнцу сторон и лилово-серыми тенями испода.
Поверхность озера, отполированную ночным покоем, не тревожила ни рябь, поднятая
дневным ветерком, ни круги от плеска кормящейся рыбы, ни даже невесомый след
водомерки. Из воды прямо на глазах вырастали тончайшие нити тумана. Они густели
и сплетались в пряди, ветер, неосязаемый для человеческой кожи, завивал их в
кольца и табунками отправлял в путь, пряди соединялись в плотные клубы, то и
дело напоминавшие смутные человеческие силуэты. Они собирались вместе,
стекались и растекались, кружились в таинственном, медленном хороводе…
Давным-давно, много вёсен назад, в такое же утро маленький
мальчик из рода Серого Пса ходил смотреть настоящую живую русалку на далёкое
лесное озеро, так и называвшееся, – Русалочьим. Говорили, в старину там
утопилась девушка, не возмогшая принять назначенного родителями жениха, и с тех
пор, горько наученные, Псы возбранили потомкам неволить девичье сердце, а
молодые невесты стали ходить к озеру советоваться с умершей от любви. Маленький
мальчик, понятно, отправился туда не один, а с другом-кобелём, способным
распознать и отогнать от двуногого побратима всякую опасность, откуда бы ни
исходила она, – из мира духов или из мира людей. Мальчик встретил рассвет,
сунув зябнувшие пальцы в шерсть спящей собаки. Русалка так и не показалась ему.
Наверное, оттого, что он был хоть и будущим, но мужчиной. Мальчик не обиделся.
Мало ли русалок на свете – а вот утренней зари, как тогда, он потом ещё долго
не видел…
Круглое озеро было около версты в поперечнике. По ту сторону
чёрным зубчатым тыном стоял лес, а из-за него, оплавляя своим огнём чеканные
силуэты деревьев, медленно выбиралось солнце.
Волкодав поклонился ему: «Здравствуй, Прадед».
Ощутил на лице первые тёплые лучи и некоторое время молча
стоял, прикрыв глаза и наслаждаясь дружеской лаской.
Потом посмотрел назад – туда, откуда пришёл.
Там, белея морозными пиками над зеленью лесистых холмов,
возносился во всей своей славе величественный Заоблачный кряж. И даже оттуда,
где стоял теперь Волкодав, можно было с лёгкостью различить знакомые горы:
Потерянное Седло, Колесницу, Четыре Орла… Венн нащупал вязаное письмо итигулов,
хранившееся в поясном кошеле. Очень скоро, может, даже завтра или послезавтра,
для него начнётся быстрое путешествие на север. А это значит, что могучий
горный хребет будет отодвигаться всё дальше, пока наконец не истает в
прозрачных небесах, не превратится в облачную гряду и, наконец, не развеется
окончательно.
И последним скроется из виду, растворится в голубом сиянии
неба священный Харан Киир, одетый вечными льдами двуглавый исполин, называемый
горцами Престолом Небес…
Венн, до смерти не любивший гор и всего, что было с ними
связано, неожиданно ощутил, как кольнула душу тоска. Оттого ли, что на
Заоблачном кряже жили друзья?.. Или просто привык за три года в Тин-Вилене
каждый день, просыпаясь, видеть – кажется, руку протяни и достанешь – эти
склоны, возносящиеся к утренним звёздам снежными остриями вершин?.. Белые пики
сквозь белую дымку цветущих яблоневых садов…
Да… Как все они сейчас далеко – люди, с которыми я нашёл бы,
о чём поговорить… Мать Кендарат… Клочок Волк… Тилорн, Ниилит, Эврих…
Звёздный странник Тилорн когда-то рассказывал Волкодаву:
«Люди моего мира научились различать одиночество и
уединение. Уединения вправе пожелать каждый. Достаточно лишь попросить, и тебя
не будут попусту беспокоить. А вот вынужденное одиночество почитается нами за
самое кромешное зло, и оттого каждый старается, чтобы оно по мере возможности
было преодолено. Скверно это, когда человек жаждет поговорить с близким и не
может, а то вовсе попадает в беду и не имеет средства даже сообщить о себе!
Поэтому у нас ты всегда можешь окликнуть друга, живи он хоть за сто вёрст, хоть
на другом материке, – и твой друг немедленно отзовётся…»
«Это как?»
«Ну… Представь себе две пустые коробочки, соединённые
натянутой жилкой. Если поскрести по одной из коробочек, звук пройдёт по струне
и отдастся в другой».
«Тянуть нить за сто вёрст…»
«Наши учёные сделали так, что струной служит самая ткань
мироздания. Поэтому нет разницы, где именно ты находишься, сидишь дома или
путешествуешь. Ты услышишь зов – и сам будешь услышан. – Тут Тилорн
помолчал, а потом вздохнул и добавил: – Мне будет очень недоставать тебя,
Волкодав…»
И мне тебя, чуть не сказал ему венн. Но многолетняя привычка
к сдержанности пересилила, и он промолчал. А теперь спрашивал себя: и зачем
ничего не сказал, пока возможность была?.. Хорошо им там, в мире говорящих
коробочек, отзывающихся голосами друзей, и крылатых повозок, легко мчащихся с
континента на континент. Можно уходить из дому и не бояться, что на несколько
лет застрянешь где-нибудь в безвестности, на отшибе от всех…
– Я вернусь в Беловодье, – проговорил он вслух, и
Мыш вытянулся на плече, вопросительно заглядывая в глаза. Но Волкодав обращался
не к нему. Он смотрел на рассветное солнце, ещё не ставшее ослепительным, и
думал о том, что, быть может, негасимым светочем мира любовался сейчас и
Тилорн, и иные, кто был дорог ему. Ведь где бы ни странствовал человек, небо и
солнце над всеми одно. – Я вернусь. А дальше как быть – там разберёмся.
Тронулся с места и зашагал к дороге, более не оборачиваясь.
Перед ним лежало Захолмье, и вечером он собирался достигнуть устья речки
Потешки. И полагал, что до тех пор останавливаться на отдых совершенно
необязательно.
…А над священным Харан Кииром, чуть сбоку, плыла большая
туча. Увидишь такую, и сразу сделается очевидно, насколько происходящее в
небесах величественнее и грознее всего, что может содеяться на земле. Может,
для каких-то мелких тучек этот кряж и вправду являлся Заоблачным, но не для
этой! Туча не торопясь шествовала над хребтом, и с высоты небесных сфер,
дававших опору её раскинутым крыльям, страшные пропасти и отвесные горные стены
казались всего лишь морщеватостью на земном лике, кочками, присыпанными
снежком. Срединная часть тучи была увенчана грозовой наковальней, и оттуда
вниз, к горным склонам, неровным косым клином тянулись густые серые нити. В
горах снова шёл снег.
Озеро, к которому Волкодав вышел под вечер, было гораздо
обширнее первого. Оно тянулось, насколько венну было известно, далеко на восток
и там соединялось несколькими длинными проранами с морем. Здешние жители
строили прочные мореходные лодьи и путешествовали на них в Тин-Вилену, и
поэтому название у озера было очень простое: Ковш.
И островов в нём было – как пельменей в глиняном кухонном
ковше, когда хозяйка снимает его с печки и ставит на стол.
То, что, глядя с матёрой суши, несведущий человек посчитал
бы противоположным берегом за нешироким проливом, на самом деле оказывалось
островом, да не одним, а целым их скопищем. Острова разделялись протоками, то
полноводными, то совсем узкими, заросшими камышом. В одних ощущалось довольно
отчётливое течение и среди россыпей подводных камней хорошо ловился судак,
другие оборачивались затонами, чья тёмная гладь давала приют водяным лилиям и
кувшинкам. И дно то представало весёлым и ровным, песчаным, ясно видимым сквозь
чистую воду, то обрывалось непроглядными ямами, то целило в лодочное днище
камнями, коварно затаившимися под самой поверхностью, – заметишь, только
когда уже поздно будет сворачивать…
