И старейшина, опираясь на посох, тяжеловатой походкой
двинулся к выходу из харчевни. Посланник – делать нечего – пошёл следом, ведя
свою жертву перед собой. Парни возле двери подались в стороны, освобождая
дорогу…
…И зря, поскольку Шамарган именно теперь решил проложить
себе путь на свободу. Может, счёл, что чем дальше, тем труднее будет сбежать. А
скорее всего – просто не ждал такого поворота событий и испугался. Ибо
действовать начал, творя вещи глупые и ненужные, такие, о которых сам должен
был потом пожалеть, если не совсем уже изнеправдилось сердце… – то есть
так, как и свойственно людям поступать только со страху, когда отступает прочь
хладнокровный рассудок и любое деяние предстаёт просто необходимым, если
кажется, будто оно способно помочь.
Мутно-алые, окутанные дымной пеленой страха пламена
намерений Шамаргана выстрелили так ярко, что Волкодав про себя успел мимолётно
удивиться, как же их проморгали все прочие посетители. Парень вывернулся у
мнимого охотника на беглых злодеев одним ловким движением. Выхватил откуда-то
из рукава широкий нож без рукоятки и… пырнул старейшину Клеща прямо в живот…
То есть сам он нимало не сомневался, что в самом деле
пырнул, потому что в такие мгновения человек склонен видеть свои действия уже
довершёнными, хотя в действительности они успели сбыться хорошо если
наполовину. Надо думать, стремительно воображение успело нарисовать Шамаргану
ярко брызнувшую кровь и возникающее на лице Клеща изумление, смешанное с
горькой детской обидой…
Но люди, мимо которых его в это время вели, увидели
совершенно иное. Спустя время они рассказывали и божились и, бывало, лезли в
драку с теми, кто не желал верить сказанному, – хотя бы и сказанному с
призыванием самых высших Свидетелей. Но кто же в здравом рассудке сразу
поверит, будто молчаливый чужеземец, невозмутимо кормивший из блюдечка ручную
летучую мышь, внезапно наклонился из-за стола – и его движение рассказчики
припоминали как медленное – и преспокойно вынул острый ножик у Шамаргана из
кулака?.. А Шамарган при этом полетел кувырком, словно ему десять подножек
разом подставили, сшиб некстати подвернувшуюся скамью – и кубарем укатился за
дверь, с треском распахнувшуюся от удара?..
Но это позже, позже, когда всё утихнет и жгучие события
начнут претворяться в обычную побасенку из тех, которых десять дюжин можно
услышать в любом постоялом дворе. А покамест…
– Держи вора!.. – завопил лже-Посланник,
сообразивший, что надо удирать вослед за дружком, пока не сделалось безнадёжно
поздно. Метнулся, сыпанув мелкой пылью, бурый плащ: лицедей во все лопатки
кинулся наружу. Половина посетителей харчевни сорвалась помогать ему в ловле, и
с ними оба парня, приведённые Клещом. Лучше бы ты, мысленно вздохнул Волкодав, одного
Мордаша с собой захватил. Больше проку дождались бы…
Он так и не поднялся из-за стола, за которым сидел. И Мыш ни
с кем не лез воевать: вспрыгнул ему на плечо и принялся вылизывать крыло, рассечённое
розовым шрамом.
Только блестел на столе перед венном широкий нож, вынутый из
руки несостоявшегося убийцы.
Некоторое время старейшина взирал на этот нож, пребывая в
потрясённом оцепенении. Что вызвало это оцепенение – уж не рана ли, которую он,
тёртый калач, успел ощутить, ещё не получив?.. Волкодав не понаслышке знал, как
ведёт себя человек, принявший внезапную рану в живот. Вот Клещ дерзнул опустить
глаза к собственному телу… Нарядное вышитое одеяние из тонкого войлока, чем-то
напоминавшее сольвеннскую свиту, не было ни порвано, ни надрезано. Ещё
несколько мгновений старейшина провёл в неподвижной задумчивости… а потом
сделал единственно правильный вывод.
Который, по мнению Волкодава, очень легко было предугадать.
– Ты!.. – Узловатый палец изобличающе нацелился в
грудь венну, а широкое лицо Клеща начала заливать багровая краска. –
Заодно с ним!.. Сговорился!.. Эх, не хотел же я тебя в ворота пускать…
Не «с ним», а «с ними», мысленно поправил старейшину
Волкодав, но вслух ничего не сказал.
Люди, остававшиеся в харчевне, между тем сообразили, что на
их долю, оказывается, тоже осталось кое-что занятное, и пододвинулись ближе,
чтобы уж теперь-то не пропустить ничего.
– Взять его! – указывая на Волкодава, рявкнул
Клещ.
Двое или трое мужчин, далеко не слабаки с виду, качнулись
было вперёд… Волкодав не двинулся с места. Не стал вскакивать со скамьи, не
расправил плечи, даже не обвёл взглядом двинувшихся к нему. Однако те почему-то
смутились, один за другим, и остановились, сделав кто шаг, кто вовсе полшага.
Когда человек исполняется светлого вдохновения битвы, совсем не обязательно
встречаться с ним глазами, чтобы это понять…
Мыш смотрел на них с презрительным недоумением. Тоже, мол,
выискались!.. Потом зверёк выплюнул попавшую в рот шерсть и вновь принялся
ухаживать за болевшим когда-то крылом. А Волкодав негромко поинтересовался:
– С твоим псом я тоже сговаривался, почтенный?
В погосте Волкодав прожил три дня. И не в нанятой комнатке
на постоялом двое, а в доме старейшины. Венн радовался гостеприимству добрых
людей, но про себя слегка досадовал на задержку, мысленно прикидывая количество
вёрст, которое мог бы за это время прошагать. Да и тонкую грань, за которой
славный гость, пускай даже уберёгший от смерти хозяина дома, начинает превращаться
в обузу, ему совсем не хотелось бы переступать. Под вечер третьего дня в Овечий
Брод ещё и приехали на лошадях четверо тин-виленских жрецов, и Волкодав
окончательно решил про себя: Всё! Завтра солнышко встанет – и ухожу…
Однако уйти, честь честью поклонившись хозяевам и печному
огню, судьба ему не судила. Да и когда у него, если хорошенько припомнить, всё
получалось согласно задуманному, гладко и ровно?.. Начал припоминать – не
припомнил. И Хозяйка Судеб, как это у Неё водится, тотчас учинила над ним шутку,
ни дать ни взять пробуя по-матерински вразумить: ты, человече, предполагай
себе, но имей в виду, что располагать буду всё-таки Я…
Жрецы привели с собой странника. Хромого, согбенного
старика, опиравшегося на костыль. Встретив его на лесной дороге и выяснив, что
он держал путь в тот же самый погост, кто-то из совестливых молодых Учеников
даже предложил хромцу сесть в седло, однако тот отказался – и так, мол, все
кости болят, а к седлу непривычен, того гляди, от конского скока вовсе
рассыплюсь!.. Стремя, впрочем, он взял с благодарностью. И так и доковылял до
ворот Овечьего Брода, цепко держась за ремённое путлище
[18]
.
