Раньше он думал – так бывает, только если болезнь или ещё
что-нибудь не даёт совершить воинское правило, без которого не полон прожитый
день… И не очень-то понимал Эвриха, хватавшегося, чуть что, за перо-самописку и
свои бесценные «Дополнения» – скорее занести туда нечто, представлявшееся
арранту важным, хотя бы дело происходило в углу заплёванной корчмы, среди
гвалта затеваемой драки, или на палубе сегванской «косатки», летящей навстречу
погибели сквозь пронизанный молниями закат… Волкодав, помнится, всячески
потворствовал тому, что считал придурью не в меру учёного парня, но всё же не
до конца понимал, что прямо у него на глазах рождался трактат, который другие
люди спустя двести лет будут читать… Дурак был, что тут ещё сказать можно.
В крепости-храме обитало великое множество книг. В том числе
и посвящённых вовсе не восхвалению Единого и Близнецов, а скорее даже наоборот.
С какой бы это стати, Волкодав опять долго не мог уразуметь, – ведь тот же
Эврих в своё время немало натерпелся от Хономера именно потому, что пытался
спасти от уничтожения труды каких-то мыслителей, являвшихся, по мнению жреца,
«лжепророками и лжеучителями». И книги, говорил Хономер, эти лжеучителя
понаписали всё такие, что человеку благочестивому грешно было до них даже
дотрагиваться, не то что читать! И вот поди ж ты. На полках библиотечного
чертога стояло едва ли не то самое, за что Эврих ходил весь в синяках, а потом
мало не погиб от ножа убийцы, нанятого – не поленились же – за изрядные деньги!
Как так?..
Поначалу венн едва уберёгся от искушения прямо расспросить о
том Хономера и послушать, что скажет… Потом сообразил сам. Это как в бою: чем
лучше загодя знаешь, в чём именно преуспел твой противник, тем легче будет его
одолеть. Вот и Хономер предпочитал осквернять себя чтением книг нечестивцев,
чтобы позже, во время проповедей, в пух и прах разносить вредоносные помыслы,
грозящие извратить истинное учение. Почему же эти книги не прятали где-нибудь в
тёмном подвале, дабы не могли они ненароком смутить души и умы молодых
служителей Близнецов? А потому, что неопытные жрецы постигали науку своей веры
под пристальным водительством Хономера и его приближённых, точно так же, как
уноты Волкодава – благородное кан-киро. Он тоже не держал каждого за руку,
воспрещая проверять навыки в трактирных потасовках, однако непременно узнавал о
каждом подобном безлепии. Узнав же, надолго отрешал от уроков. А за попусту
причинённое кому-то увечье прогонял совсем…
А кроме того, Волкодав по пальцам мог бы пересчитать тех,
кого за три года видел в библиотечном чертоге читающими. Молодые жрецы не
очень-то стремились просиживать за книгами свои неяркие пока ещё одеяния.
Должно быть, других забот было в достатке.
Венн же – вот что значит охота пуще неволи – успел
перезнакомиться со всеми купцами, продававшими книги на тин-виленском торгу.
Годы не торопились менять его внешность в лучшую сторону, он по-прежнему был
похож на законченного висельника, а вовсе не на книгочея, но капля камень точит
– мало-помалу купцы начали с ним здороваться, а потом – даже раздобывать книги,
о которых он спрашивал. Так Волкодав разжился кое-чем из того, что особенно
понравилось ему в библиотеке. Цена на книги, некогда ужасавшая его ещё в
Галираде, здесь, за морем, была уже вовсе безбожной, но Хономер платил очень
неплохо, и денег хватало. Волкодав строго ограничивал свои приобретения совсем
по другой причине. Из Тин-Вилены он собирался рано или поздно уйти, так не
бросать же добрые книги?.. На счастье венна, прочитанное он надёжно запоминал,
а потому и покупать решался только те тома, чья необозримая премудрость
требовала перечитывания. Знаменитые «Описания» Салегрина Достопочтенного, два
самых толковых «Начертания стран и земель» и, конечно, «Созерцание истории»
великого Зелхата Мельсинского, – на книге, за которую сам учёный угодил в
позорную ссылку, теперь наживалась тьма-тьмущая переписчиков и торговцев,
поскольку спросом она пользовалась немалым… Было и ещё кое-что, приятно
отягощавшее заплечный мешок Волкодава.
Книги, попадавшиеся ему на библиотечных полках и на торговых
лотках, он с некоторых пор начал мысленно делить на две неравные части:
путеводные и баснословные. Путеводными были те, что сообщали некие знания,
накопленные подвигом и трудом: о земном устроении, о делах и людях минувшего, о
заветах Богов и о каждодневных познаниях, например о лекарском деле.
Баснословные же…
Ему понадобилось время и немалое усилие мысли, чтобы
уразуметь: были, оказывается, люди, которые писали… о событиях, никогда на
самом деле не совершавшихся. Они давали имена правителям и полководцам,
отродясь не жившим на свете, и эти бесплотные тени принимались путешествовать
по страницам, сражаясь, влюбляясь, размышляя и принимая решения, – ну ни
дать ни взять всамделишные саккаремцы, вельхи, сегваны… Иные книготворцы даже
описывали целые державы, помещая их, к примеру, «между Нарлаком и Халисуном»,
хотя всем известно, что Нарлак с Халисуном граничат напрямую и никаких
посторонних держав с большими городами и реками там не бывало от века.
Кому нужны были подобные выдумки, когда вокруг лежал широкий
живой мир, да и происходило в этом мире порою такое, что хоть год сиди – ничего
подобного не придумаешь?.. Волкодав долго мучился недоумением, потом вспомнил,
как говорили в таких случаях у него дома: «Не любо – не слушай, а врать не
мешай». Он захотел разобраться и стал читать баснословные книги, пытаясь
понять.
И ведь понял.
Каждый поступок о чём-то да говорит, обладая не только
внешней стороной, но и духовным смыслом, так или иначе звучащим в великой песне
Вселенной. Вот, скажем, кто-то кому-то заехал в лоб кулаком. Это может быть
оскорбление. Это может быть предательство. Это может быть подвиг. Меняются
обстоятельства, меняется с ними и смысл. А уж если дело касается целой цепи
поступков – тем более.
Так вот, создатели небывалого просто не находили в известной
им жизни поступков и событий, полностью отвечавших смыслу, о котором им
хотелось бы рассказать. И тогда они брали частицу от одного, от другого, от
третьего – и творили своё. Ну вот кто и когда, например, видел страну, где
каждая семья по закону хранила из поколения в поколение только одно
какое-нибудь ремесло и даже одежду обязана была носить определённого цвета, и
суровое наказание ждало ослушников, вздумавших отступать от обычая?.. А написал
же один такой баснотворец. И, понятно, закончил дело кровавым восстанием. Да
приплёл благородство, и долг, и загубленную любовь… Чего ради? А в назидание:
вдруг какой-нибудь усмарь, прочитав, утрёт нечаянную слезу и раздумает
заставлять сына заниматься кожевенным делом, коли парень обнаружил и дар, и
страсть войлоки катать… Правда, усмари подобные книги не больно часто читают…
Сообразив однажды, в чём дело, Волкодав стал читать
баснословные сказания одно за другим, пытаясь угадывать в каждом потаённые
смыслы. У него и теперь лежали в заплечном мешке две такие книги. Одна была о
парне, постигшем мастерство лекаря, чтобы вылечить мать любимой девушки. Книга
вроде как книга, но она была о мечте и сама звала мечтать, от неё почему-то
щемило в душе, и Волкодав не смог с нею расстаться. Её продал венну торговец,
которого Волкодав в своё время немало озадачил, поинтересовавшись, не
попадались ли тому «Дополнения» к знаменитому Салегрину, написанные неким
Эврихом из Феда.
