Вот вам и Волк!
Зря ли предупреждает мудрость, бытующая почти у каждого
племени, насчёт тихого омута, который на самом деле гораздо страшней
громогласного переката!..
А они с ним полных три года вместе ели и спали и даже,
случалось, в одной и той же корчме кружечку опрокидывали!.. И понятия не имели,
что молчаливый паренёк-венн, ничем, по сути, от всех прочих не
отличавшийся, – он самый и есть их будущий Наставник, которому,
оказывается, от Богов уготовано нынешнего превзойти и сменить!..
Кое-кому теперь, задним числом, уже думалось, что на самом
деле обыкновенным Волк не был никогда, что с самого начала сквозило в нём нечто
«этакое», и, если порыться в памяти хорошенько, тому непременно отыщутся
свидетельства; вот только ума не хватило сразу их распознать и смекнуть, с
каким избранником Богини Кан выпало делить хлеб и спальный чертог.
Другие, менее восторженные (или не менее, а просто
по-другому), зачем-то разминали кисти рук и иные суставы, как всегда полагалось
перед началом урока. Спрашивается, с чего бы заниматься этим посередине его,
если не в конце, ибо вряд ли сегодняшний урок будет продолжен?.. Парни
поступали так не по сознательному велению ума. Это находили выход невысказанные
и, может быть, даже неосознанные мысли, ещё не присвоенные рассудком, их
породившим: «Если Волку удалось, то почему не мне? Кем сказано, что следующим
буду не я? Я стану усердно подражать Наставнику, кем бы тот ни был, и
трудиться, трудиться. Я готов взяться за дело прямо сейчас…»
А третьи, самые бездарные, но, как водится, собственной
бездарности не понимающие, прятали этакие многозначительные ухмылки: «Ну
конечно. Из кого же ещё ему было воспитывать Лучшего ученика, как не из такого
же венна. Нас-то вот не выбрал небось…»
Потом подошёл Хономер. Жрец, по обыкновению, внешне являл
полное самообладание, но что-то в выражении его лица показалось Волкодаву
странным… что именно? И так ли уж это было важно?
Хономер молча смотрел на него сверху вниз. Он не
злорадствовал, но и не пытался поставить под сомнение победу ученика, а значит
– согласно уговору, – провозглашение нового Наставника и уход из крепости
прежнего. Трудно было удержаться от мысли, что ему просто доставляло
удовольствие вот так созерцать Волкодава, распростёртого на земле и, похоже,
бессильного. И ещё – он как будто знал про венна нечто такое, чего тот сам о
себе не ведал.
Что он знал?.. Имело ли это значение?..
Навряд ли…
Не пытаясь подняться, Волкодав сказал Хономеру то, что
представлялось первостепенным ему самому, и голос прозвучал на удивление ровно:
– Если ты позволишь, я задержался бы здесь ещё на
несколько дней. Книгу одну хотелось бы дочитать.
Становятся длинными тени,
Спадает дневная жара.
Дружище, довольно сомнений!
Пора нам в дорогу, пора.
Родным поклонившись воротам,
Шагнуть, как бывало, вдвоём
За ближний рубеж поворота,
А после – за сам окоём.
Познать, как бывало, ненастье
От тёплого крова вдали
И, может, сподобиться счастья,
Где радуга пьёт из земли.
Узнать, что воистину свято
И с кем разойдутся пути…
Ещё далеко до заката —
Немало успеем пройти.
4. Завязать узел
Солнце клонилось к вечеру.
По холмам, поросшим где хорошим сосновым лесом, где влажными
сумрачными ельниками, вилась утоптанная дорога, а по дороге, неся заплечный
мешок, шагал Волкодав.
Когда-то давно, невообразимо давно, поистине до начала
времён, из моря на сушу пытался выползти исполинский дракон. Исполинский – не
то слово; никакой исполин не может быть настолько велик, чтобы ему показалось
тесно посреди океана и захотелось искать простора на суше. Твари, подобные тому
дракону, сами способны держать на спинах гряды островов и целые
материки, – что, кстати, было отлично известно некоторым древним народам,
оставившим про то немало сказаний.
Медленно полз дракон, отягощённый немыслимым весом, неспешно
ворочалась туша, зацеплявшая шипастым хребтом облака. Неделя, а может, и месяц,
уходила на то, чтобы переставить одну лапу и сделать шаг. В те отдалённые
времена ещё не было на свете людей, некому было считать и замечать время… А
дракон, то ли притомившись ползти, то ли выбрав наконец удобную лёжку,
опустился брюхом наземь – да так и заснул, остался греться на солнышке. Что
такому проспать целые века, а там и тысячелетия? Сладко дремало чудище, не
замечая, как наросли под боками песок и земля, как зимы покрывали его спину
снегами, а торопливые вёсны заполоняли буйным цветением.
Потом появились люди и нарекли имя зубчатой броне на
лопатках дракона, назвали её Заоблачным кряжем. Были там места никем доселе не
пройденные, – хоромы и храмы вечного льда, не предназначенные для
человека, да и – если пребывает он в здравом рассудке – ему вовсе не надобные.
Были места святые и заповедные, ревностно оберегаемые суровыми
горцами-итигулами от праздного постороннего любопытства… Только они, эти горцы,
знали тайные тропы, головокружительные и опасные, но всё-таки надёжно ведущие
через становой хребет Заоблачного кряжа самым кратким путём.
Теми тропами итигулы водили далеко не всякого возжелавшего.
Волкодава они бы приняли с радостью и дали бы ему самого лучшего провожатого,
ибо считали его своим другом. Волкодав в самом деле водил с горцами дружбу… но
это не значило, что с некоторых пор он начал любить горы. Нет уж. Если не
вынуждала к тому смертельная необходимость, от гор он по-прежнему старался
держаться подальше. А посему выбрал дорогу, пролёгшую ближе к берегу моря и
далеко обходившую укутанные снегами хребты. В этих местах вздыбленные драконьи
чешуи теряли облик отвесно вздымавшихся пиков и превращались в песчаные,
довольно крутые, но всё-таки не горы, а холмы, чем-то даже напоминавшие родные
места Волкодава. Тот же песок под ногами, те же ёлки и сосны по сторонам, на
старых гарях – берёзы, по краю болотец – заросли ольхи. Вот только на полянах
тянулись к солнцу совсем другие цветы, а над головой пели шо-ситайнские птицы,
к которым он за три с лишним года так и не привык.
Ученики – теперь уже бывшие ученики – долго провожали его…
От Волкодава не укрылось недовольство Хономера. Жрец, ни
дать ни взять, опасался, как бы вся школа не снялась да не ушла следом за
отрешённым от звания Наставника венном.
«Не бойся, Избранный Ученик, – с некоторым даже
высокомерием ответил Хономеру Клочок. – Я не покину твой храм, пока не
воспитаю воителя, который меня… – тут ему следовало бы сказать
„превзойдёт“, но Волк не смог переступить через совесть и сказал иначе: –
…который меня победит».
До сих пор у Хономера не было причины сомневаться в
честности Волка. К тому же он понимал: для таких людей не придумано уз прочнее
однажды данного слова, а иными способами нового Наставника, как и его
предшественника, попросту не удержать – проще убить. И жрец только покивал
головой:
