Однако складка, залёгшая между бровями Бергая,
свидетельствовала не столько о гневе, сколько о напряжённой задумчивости.
Волкодав, только что обзывавший Бергая дураком, отлично знал, что на самом деле
это было далеко не так; впрочем, с непроходимым глупцом он не стал бы и
возиться. А значит, оставалась надежда, что молодой халисунец переживёт
обидные, пришедшиеся по больному слова, не разобидевшись насмерть, а потом чего
доброго даже спросит себя, не было ли в них какого здравого зёрнышка.
Поразмыслит далее – и, глядишь, в самом деле разыщет библиотечный чертог и
замучит скупердяя-хранителя, требуя книгу Зелхата…
– Да чтобы я руки замарал о книгу изменника! –
возмутился между тем Сурмал. – Если, как ты говоришь, прежний шад загнал
его в ссылку, то, надеюсь, достаточно далеко! Жалко, конями не велел разорвать!
Я ведь тоже через это дело принуждён был из дому убраться! Через халисунцев, то
бишь! Пятьсот лет назад мой предок погиб у Реки, когда было сброшено иго и мы
выпроваживали завоевателей! В моём роду этим гордились! А тут, вишь, я приезжаю
в Мельсину и перво-наперво встречаю молодого вельможу, он болтает с приятелем и
вовсю кичится, что, значит, сам он из себя весь красивый и имя у него
выговорить-то приятно, а всё оттого, что его семья – от халисунского семени, с
тех ещё пор, и что вообще «мы», значит халисунцы, всему научили «их», сиречь
здешнее неблагодарное быдло, и… Ну, тут я вежливо так подхожу – да рожу-то ему
на сторону и сворачиваю…
Как многие жители Саккарема, Сурмал обладал способностью
говорить невероятно быстро – попробуй вставить словечко. Волкодав и не пытался.
Когда-то здесь же, в храмовой библиотеке, ему попалась книга некоего
сочинителя. Она привлекла его внимание тем, что посвящена была не самым
знаменитым сражениям Последней войны, происходившим на равнинах Нарлака и в
Нардарских горах, а, наоборот, довольно мало прославленному походу Гурцатова
войска в земли вельхов и веннов. Одна беда – человек, написавший книгу, был
духовным братом звездослова Кимнота. Он определённо не видел живьём ни единого
венна. И на реке Светынь не бывал. А посему тамошняя война представлялась ему
точно такой, как на саккаремской границе, где, наверное, вшивая сотня мергейтов
вправду могла угнать в полон целое селение численностью в полтысячи душ.
Волкодаву тоже тогда захотелось поймать горе-сочинителя и своротить ему на
сторону рожу. А потом поправить обратно. Так что Сурмала он вполне понимал. Но
говорить ему об этом не собирался.
– Я когда-то добывал самоцветные камни, – сказал
он саккаремцу. – Ты знаешь, под землёй они совсем не таковы, как
впоследствии, на лотке огранившего их ювелира… Это излечивает от склонности
верить первому впечатлению. В забое ты видишь просто ком грязи, к которому и
прикасаться-то неохота. Но вот ты берёшь его в руки, оббиваешь с него корки,
отмываешь водой…
Да узнают враги у слияния вод:
Не встаёт на колени свободный народ!
За спиною у нас – только солнце во мгле.
Наши прадеды пали на этой земле.
Двести лет мы платили позорную дань.
Двести лет ожидали призыва: «Восстань!»
Двести лет, стиснув зубы, терпели бичи.
Двести лет потихоньку ковали мечи.
И рассвет наступил, разгорелась заря!
Если кровь, то сполна! Если смерть, то не зря!
Выше голову, брат! Видишь тени в пыли?
Это пращуров души встают из земли!
Их бесчестие нам искупить суждено.
Наше солнце восходит у нас за спиной…
– Это… это НАША «Песнь о походе за Реку»! –
запинаясь выговорил саккаремец. – Именно так её пели в нашей деревне, а в
Мельсине я слышал иное… «Тот далёкий позор нам отмыть суждено, За пресветлого
шада мы встанем стеной»…
Волкодав кивнул:
– Говорят, Зелхата обвиняли ещё и в том, что он
предпочёл разновидности Песни, бытующие у простого народа, и пренебрёг теми,
что исполнялись при дворе солнцеликого Менучера… Но скорее всего это был просто
предлог. И скажу вам, что не я о том рассудил – так пишут люди воистину мудрые
и просвещённые, готовые отстаивать истину, хотя бы им за это казнью грозили.
Он помолчал, с удовлетворением заметив, что двое парней,
только что готовые безо всякой пощады волтузить один другого, сидели очень тихо
и смотрели на него во все глаза. Внимательно слушали и другие ученики. Не все
понимали, чего ради Наставник затеял этот разговор, столь далёкий от кан-киро,
однако слушали, не отвлекаясь, давно уразумев: всё, что говорит их учитель, следует
осмысливать самым пристальным образом. Когда-нибудь пригодится. Ибо кан-киро
настоящего мастера состоит не только и не столько в отточенном владении телом,
чтобы с завязанными глазами гулять по двору, раскидывая, как соломенных,
вооружённых мечами бойцов. Настоящий мастер использует своё искусство в любом
жизненном случае. Даже в простом разговоре. Наткнувшись на злое и глупое
упрямство, он не будет ввязываться в яростный спор, доводящий до оскорблений, а
после до кулаков. Он поведёт себя как в поединке. Примет мысль собеседника,
сколь бы, может, противна она ему ни была… подхватит её и поведёт дальше,
направляя уже в то русло, которое пожелает проложить сам. И непременно
добьётся, чтобы русло это привело не в трясину, булькающую вонючими пузырями со
дна, а к спокойному озеру, способному отражать Небо.
Однажды они это уразумеют…
– Племена халисунцев и саккаремцев с самого начала
времён разделяет Река, – продолжал Волкодав. – Имена, которые дали ей
ваши народы, звучат по-разному, у одного Малик, у другого Марлог, но означают
они одно: Край. Край мира. На другом берегу, за Краем, всё иное и непривычное.
И у воздуха вкус не такой, и звери неправильной масти, и люди – не совсем люди…
Не так выглядят, не так веруют, не так говорят. А значит, нечего и заботиться о
том, чтобы поступать с ними по-людски, верно?
Он не умел читать чужих мыслей, но то, о чём в этот миг
подумали Бергай и Сурмал, было для него яснее Божьего дня. «Да можно ли с ними
по-людски?! С этими паршивыми торгашами, которые – тьфу! – отхожее место
устраивают под тем же кровом, под которым молятся и едят?!» – молча возмущался
Бергай. «Да можно ли по-людски… с этими?! – мысленно вторил ему
Сурмал. – С немытыми кочевниками, привыкшими, гадость какая, даже нужду
справлять не покидая седла?!»
Однако потом обоим пришло на ум сопоставить причину
собственного гнева с тем, о чём только что говорил Наставник. И ещё через
мгновение они переглянулись. Нет, не как единомышленники, до этого пока было
ещё далеко. Просто покосились один на другого и сразу отвели глаза. Спасибо и
на том.
– Мне довелось когда-то переходить эту реку, –
сказал Волкодав. – Мы переправлялись вброд, с островка на островок, потому
что там до сих пор нет ни единого моста, и вода то и дело грозила сбить нас с
ног… Я вспоминал ту свою переправу, когда читал «Созерцание». Всякая река,
пишет Зелхат, течёт то обильнее, то беднее. Так и с племенами, населившими
землю. Державы мира не всегда оставались таковы, какими мы их видим сегодня, и
не всегда пребудут в нынешнем равновесии. Что же в этом постыдного? Надо ли
подчищать древние летописи, согласно которым твоя страна в старину была не
слишком великой? Да, несколько столетий назад Халисун был сильней и
воинственней и подчинил Саккарем. Ну и что? Зато сейчас люди засмеют купца,
будь он хоть сегван, хоть мономатанец, если он не умеет торговаться
по-саккаремски. Корабли из Мельсины ходят в Аррантиаду и сюда, в Шо-Ситайн… а
Халисун живёт тихо. Ныне он прославлен не кровавыми подвигами завоевателей, а
мирным трудом ткачей, познавших все тайны хлопка и шёлка. А что будет ещё через
пятьсот лет?
