На сей раз в голосе Сурмала прозвучал почти вызов:
– Чего ради тратить время на бесполезное? Я воин, а не
жрец и не торговец.
– Значит, не умеешь, – кивнул венн. –
Довольно стыдно для сына великой страны, к тому же готового отстаивать свою
родину даже от глупого слова, брошенного не подумавши…
На самом деле неграмотных было пруд пруди даже среди
аррантов, которых все признавали учёнейшим в мире народом, вот только говорить
об этом сейчас определённо не стоило.
– Мою родину, – сказал саккаремец, – великой
сделали полководцы, разгромившие халисунских захватчиков! А вовсе не какие-то
там переписчики книг!
Бергай при этих словах дёрнулся, свирепо оскаливая зубы.
Однако в бой не полез и даже кричать остерёгся – да и правильно сделал.
– Твою страну, – сказал Сурмалу Наставник, –
освободили от ига пять столетий назад…
– Мы помним! – ощетинился саккаремец.
– Народ, – ответил Волкодав словами аррантского
мудреца, которые в своё время возмутили его самого, но позже, поразмыслив, он
про себя признал их правильными, – связно помнит последние век-полтора, а
дальше начинается безликое «давным-давно», о котором что ни соври – всё
окажется к месту. И не спорь со мной, это действительно так. Подумай
хорошенько, и сам убедишься. Слыхал я песни ваших певцов: поверить им, так шад
Даманхур правил чуть ли не прежде Великой Ночи… Ну и многое знали бы о
халисунском нашествии люди вроде тебя, если бы тогда же не нашлись составители
книг, рассказавшие о сражениях и полководцах? А потом не пришли за ними другие,
кто эти книги сберегал и тщательно переписывал?.. И ещё третьи – кто до сих пор
их читает и людям рассказывает? Скажи-ка мне, много ли сохранилось памяти о
ком-нибудь, кто не упомянут в трудах летописцев?
Сурмал не сумел тотчас придумать достойный ответ и вынужден
был промолчать. А Волкодав повернулся к Бергаю:
– Теперь ты. Умеешь читать?
– Умею, Наставник, – как бы даже смущённо ответил
халисунец. «О-о-о!» – насмешливо-восторженно послышалось с той стороны, где
расселись прочие уноты, и Бергай, потупившись, пояснил: – В стражниках служил,
порезали малость… С приятелем вместе отлёживались. Он и научил, пока делать
нечего было. Сказал, вдруг пригодится…
– Так, – в третий раз сказал Волкодав, и оба провинившихся
невольно подобрались, понимая, что не вполне понятный разговор о книгах и
грамоте закончен и сейчас им будет определено наказание. А Наставник продолжал:
– Благородное кан-киро не может быть вручено бессмысленным олухам, ведущим себя
точно дети, поссорившиеся из-за кучки песка. Поэтому вы сейчас покинете этот
двор. А если захотите вернуться, то сперва сделаете вот что. – Он смотрел
сверху вниз на двоих учеников, застывших в напряжённом ожидании приговора, и
ему было их жаль. Когда-то он и сам был точно таким же. Только злобную нелюбовь
к враждебному племени жизнь из него выкорчёвывала иначе, куда более жестоко… Да
и наказание, которое он намеревался им положить, кому другому показалось бы не
карой, а скорее наградой. – Храмовую библиотеку, – сказал он, –
как-нибудь разыщете сами. И если сумеете убедить хранителя, что не от дела
лытаете, а дело пытаете, он покажет вам одну книгу… Её написал учёный из твоего
Саккарема, Сурмал. Его называют Зелхатом… Раньше ещё величали Зелхатом
Мельсинским, потому что он трудился при дворе шада. Он написал много книг. Та,
которая вам нужна, называется «Созерцание истории Саккаремской державы, равно
как и сопредельных народов, великих и малых». Вы её прочитаете…
– Книгу какого-то саккаремца! – почти простонал
Бергай, уже сообразивший, что разбирать написанное, и притом на чужом языке, в
основном придётся ему. – Наставник, да этот хранитель меня сразу убьёт, и
правильно сделает, потому что я первую же страницу ну как есть заблюю! Что я,
халисунец, смогу там найти, кроме охаивания?
– А вот что, – сказал венн.
Пересохшие русла засыпал песок.
Опалённые травы утратили сок.
Слышишь, брат, как они на ветру шелестят?
Слышишь, брат, как от голода плачет дитя?
В родниках вместо влаги – колючая пыль.
Где плескались озёра – полынь да ковыль.
Наливается кровью на небе Луна.
На лугах ни цветка, а ведь это весна!
Доживёт ли до осени маленький сын?..
Брат мой! Или мы не из породы мужчин?
Или наши мечи разучились рубить?
Или кони внезапно утратили прыть?
Или, может, во сне примерещились мне
Хлебородные земли на той стороне?..
– Это же из нашей песни, – отчего-то сдавленным
голосом пробормотал халисунец. – Её поют у нас на пирах, когда наступает
пора вспомнить былую славу и подвиги. Это «Песнь о походе за Реку»…
– Вот видишь, – сказал Волкодав. – Не
удивлюсь, если ты даже найдёшь у Зелхата одну-две строки из неё, которых
никогда раньше не слышал. Думай сам, стоит ли ради этого месяц сидеть в
библиотечном чертоге… А известно тебе, что именно за эту книгу учёного
отправили в ссылку? Недоброжелатели, склонившие к себе ухо шада Менучера,
вменили в вину Зелхату, что он впервые не пожелал выставлять твоих предков
жестокими и жадными дикарями, как принято было раньше. Он предпочёл рассказать
о народе, чьи земли поразила столь жестокая засуха, что племена вынуждены были
стронуться с места, тесня более благополучных соседей…
При этих словах Бергай даже приосанился. Услышать о себе со
слов наследного недруга нечто лестное или, по крайней мере правдивое, –
дорогого стоит!.. Волкодав не стал сверх меры подогревать его гордость.
– Зелхат, – сказал он, – пишет также о том,
что тогдашние шулхады ваших племён, как, впрочем, многие жившие и до них, и
позже, совершили великую ошибку. Вкусив первые победы, вожди стали всё более
уповать на могущество своих мечей. Задумав что-либо получить, они уже не хотели
договариваться, выменивать и уступать, предпочитая брать силой. Так умножилась
несправедливость, и через двести лет это привело Великий Халисун к крушению и
упадку…
Бергай отвёл глаза и угрюмо сжал губы. Волкодав знал, о чём
он думал. О том, что два века Великого Халисуна были поистине золотым временем,
порой изобилия и безопасности, когда к могучей державе не смел подступиться ни
один враг. О том, как ликовала земля, возделанная местными пахарями под защитой
непобедимых конников с запада. О том, какие смышлёные и красивые дети рождались
у шулхадов и воинов от саккаремских наложниц… И когда оседлые землепашцы
подняли неожиданное восстание и в битве всё у той же пограничной реки с бешеной
яростью напали на тех, кого по справедливости должны были бы
благодарить, – это следовало уподобить губительной снежной буре во время
весеннего цветения…
Так по крайней мере гласили сказания, которые Бергай слышал
с младенчества. И вот теперь ему пытались внушить, будто великих шулхадов
прошлого погубило вовсе не предательство саккаремцев, а собственная неправда. И
кто же внушал? Наставник, которому за недолгое время учения он привык доверять,
которого почитал человеком справедливым и мудрым! Как с подобным смириться?
