Тут у Волка пробежали по позвоночнику остренькие иголочки
холода. Должно быть, напряжение духа обострило его восприятие уже сверх всяких
пределов, ибо он тоже со всей отчётливостью понял, что именно привёз с собой
Ригномер. Вернее – КОГО.
Между тем проворный конёк приблизился к самому Кругу,
возчик-сегван натянул вожжи, и Ригномер легко вскочил на козлы, возносясь над
любопытной толпой. Несмотря на круглое брюшко, нажитое в трактирных застольях,
он оставался ловок и быстр.
– Ну что, добрые люди? – разлетелся над Следом его
голос, внятный и зычный, как у многих сегванов. – Думаете небось, Бойцовый
Петух только и способен драть горло, кукарекая на заборе? Посмотрим теперь, кто
из нас правду говорил, а кто брехал попусту!
Возчик тем временем обходил тележку кругом, отвязывая
верёвки, удерживавшие ткань.
– Тащите сюда ваших куцехвостых, которых вы по ошибке
называете волкодавами! – продолжал Ригномер. – Да покрепче держите,
чтобы они с перепугу не разбежались! Ну-ка, смогут они что-нибудь сделать со
зверем, которого привёз вам я?
Возчик стащил тяжёлую мешковину. Кузов повозки, оказывается,
представлял собой клетку, да не деревянную, а железную. А в клетке был волк.
Где раздобыл его Ригномер? На каком-нибудь из своих
островов, куда ещё не добрались ледяные великаны, размножившиеся на севере? Или
на Берегу, возле края великих чащоб?.. Во всяком случае, пленник сегвана в самом
деле мало напоминал поджарых и некрупных бродяг шо-ситайнских степей. Это был
настоящий лесной вожак, всё ещё облачённый в серовато-белую зимнюю шубу. Он не
бушевал, не бросался на прутья. Просто стоял, слегка наклонив крупную лобастую
голову. И обводил столпившихся людей и собак немигающим взглядом жёлтых, косо
поставленных глаз. Всякому суждено рано или поздно встретить свой конец. И не
важно, где и когда это произойдёт. Важно – КАК…
Но тут глаза волка встретились с глазами молодого венна,
подошедшего вплотную к повозке, и уши зверя впервые дрогнули, а сам он даже
слегка подался вперёд. Брат?.. ощутил человек неуверенную, зыбкую мысль.
Брат?..
– Эй, венн! – задорно проорал сверху Ригномер. Он,
по обыкновению, постарался, чтобы слышали все. – А ты случаем не привёз
сюда серого волкодава из тех, что разводят в ваших лесах?
Волку понадобилось усилие, чтобы отвести глаза от зверя,
заключённого в клетку.
– В моём роду, – сказал он, – никогда не
держали собак. На что нужны цепные рабы, когда с нами наши братья, вольные
Лесные Охотники?
– Ага!.. – обрадовался Ригномер. – А я и
забыл, что вы, венны, все числите себя звериными родственниками. Ну и на кого
ты собираешься ставить, когда я сейчас выпущу своего красавца против вон того
кобеля, что важничает рядом с главным судьёй? Слышал я, будто ему всё
противников не находится. Так ведь, господин Непререкаемый? Не побрезгует твой
пёсик выйти на моего волка? Или он теперь уже только меховым ковриком при тебе
состоит?
Между тем на Тхваргхела было достаточно посмотреть только
раз – и всякий, кто не знал, мог воочию убедиться, за что его прозвали
Саблезубом. Он не лаял, не щерился (ибо то и другое могло быть истолковано как
признак слабости и испуга), просто стоял – молча и неподвижно, внешне
совершенно спокойно, но было видно, что, даже расслабленная, его верхняя губа
не вполне прикрывала клыки и они торчали из-под неё чуть желтоватыми, как
слоновая кость, кончиками. Горе тому, кого угораздит изведать их остроту!
А потом Тхваргхел заговорил. Нет, не словами, конечно. Он поднял
голову и издал низкий, далеко раскатившийся звук, удивительным образом
сочетавший в себе рычание и вой. Короткая и грозная песня заставила мгновенно
умолкнуть всех других псов, разгавкавшихся было на волка. Когда разговоривают
вожаки, всякой мелочи лучше не вмешиваться. Целей будет.
Волк же, которого мать в детстве прозвала Пятнышком за
тёмную отметину посередине лба, – волк сразу распознал суровое
предостережение и то, что обращено оно было именно к нему. И повернулся
навстречу Тхваргхелу, отделённому от него прутьями клетки и считанными скачками
через Круг. В отличие от Ригномера, для Пятнышка была вполне очевидна
сокрушительная мощь противника-пса, отнюдь не только годившегося греть
хозяйские ноги. Да, Саблезуб уже был немолод, но он по-прежнему ловил ядовитых
змей, угрожавших внукам хозяина, и ни одна не успевала его укусить. И когда он
вёл отары с летних пастбищ на зимние, одного звука его голоса, долетавшего
издали, было достаточно, чтобы серые стаи, промышлявшие по степи, тихонько
исчезали с дороги.
Да, Тхваргхел никогда ещё не встречал таких крупных и
могучих волков. Если доведётся сражаться с ним, этот бой может стать последним.
Но Саблезуб не думал об этом. Он был просто готов – как был готов всегда, всю
свою жизнь…
Только Ригномер не понял намерений и поведения пса. То есть
он, может, и понял бы, что к чему, если бы не успела затопить его разум
хмельная молодецкая удаль, заставляющая во всём искать повод для драки, –
то самое качество, которому он и был обязан прозванием Бойцового Петуха.
– Ага! Стаю зовёт, напугался! Сейчас хвост
подожмёт!.. – насмешливо указал он на Тхваргхела. – Ну что, венн?
Тебе, звериному родичу, первая честь и первая ставка! Этот пёс, говорят, самый
сильный здесь на Кругу, только на моего зверюшку и он боится в одиночку идти!
Ну, загадывай, сколько ему таких же шавок в помощь понадобится, чтобы одному
Истинному Зверю глотку перекусить? Две, три, девять для ровного счёта?.. На что
об заклад биться будешь? А, венн?
Народ вокруг начал неодобрительно шуметь. Разошедшийся сегван
желал нарушить само предназначение Круга, исстари служившего святому делу
возвеличения пастушьей пёсьей породы. Он собирался заменить благородные
борцовские поединки кровавым зрелищем травли. Куда ж такое годится? На Кругу
мерились силой, а не занимались смертоубийством без правил… А кроме того, можно
один раз назвать степных волкодавов «куцехвостыми шавками», можно два или даже
три раза – ничего, ветер развеет. Но не беспременно же, когда рот открываешь!
Тем, кто ценит и любит своих питомцев, это может в конце концов надоесть…
Вот только Бойцового Петуха уже, что называется, понесло, и
остановить его иным доводом, кроме кулачного, было мудрено. И Волк это понял.
Он далеко не первый день знал Ригномера.
Ещё не осознав, что именно совершает, он вплотную подошёл к
клетке и положил руку на железные прутья:
– Ты столько раз взывал к имени моего народа, сегван,
что я отвечу тебе так, как ответили бы в наших лесах. А у нас очень не любят,
когда родичей травят собаками, Ригномер. И вот что я тебе скажу, Бойцовый Петух:
надумаешь спустить стаю на этого зверя – переступи сперва через меня!
Он говорил не особенно громко, но люди стали кивать,
одобрительно пересказывая и обсуждая между собою его слова. Молодой венн увидел
это и услышал, потому что Наставник научил его даже в пылу ссоры и спора ничего
не упускать из виду. И, что важнее, он ощутил, как в его руку на прутьях клетки
осторожно ткнулся мокрый принюхивающийся нос: Брат!.. Такое поведение волка не
укрылось от внимательных тин-виленцев. Вместо того чтобы разом отхватить
дерзкому человеку все пальцы, мохнатый пленник нюхал их, едва прикасаясь.
Кто-то успел опрометчиво рассудить, что волк был ручной и знал венна. Таких
зрителей поправили другие, истолковавшие вернее: венн вправду доводился волку
своим, но не из-за приручения, а просто по крови. Узнанной и признанной ими
обоими.
