Тут, наверное, надо пояснить для тех, кто совсем не знает
нарлакского. В этом языке есть много разных слов, понимаемых нами как «старый».
И одни из них действительно значат «преклонный годами», «немощный», «дряхлый».
А другие, наоборот, – «испытанный», «превосходный», «лучший из лучших».
Такой вот «лучший из лучших», весьма далёкий от старческой
дряхлости, и стоял теперь на Кругу, щуря жёлтые глаза и всем видом своим являя
несуетное мужество. Такое, которое мало чести доказывать по пустякам, но если
вынуждают – можно и доказать, и пусть тот, кто его к этому вынудил, пеняет
потом на себя.
Винойр уже видел этого бойца несколько дней назад. Он шёл в
крепость через окружавшие Тин-Вилену обширные яблоневые сады, и навстречу ему
выехал мальчик на мохноногой лошадке. Мальчик ехал не торопясь и вёл на поводке
некрупную, ничем особо не примечательную пятнистую суку. А рядом с ней безо
всякой привязи бежал здоровущий кобель. «Что же ты, парень? –
поинтересовался любопытный Винойр. – Ласковую привязываешь, а на свирепого
даже ошейника не накинешь?» – «А он от неё никуда, – охотно пояснил
мальчик. – Без неё даже и со двора не пойдёт!»
Пятнистая и теперь сидела за чертой Круга, и тот же самый
мальчишка держал её поводок. Псица улыбалась, вывалив из пасти язык. Кажется,
за супруга своего она нисколько не волновалась.
Непугливый соперник Старого был удивительной масти. Густой
белоснежный подшёрсток, чёрная блестящая ость. Этому псу, прозванному Молодым,
навряд ли сравнялось два года, он выглядел неудержимым, стремительным и
опасным, точно стальной клинок. Он натягивал крепкий плетёный ремень, клокоча
бьющим через край азартом и благородным нетерпением поскорей схлестнуться с
соперником. Хозяин едва удерживал пса. Молодому случалось уже побеждать, он не
ведал страха и сомнения перед поединком и умел терпеть боль, платя за победу.
И венн, глядя на этих двоих, внезапно ощутил, как тускнеет и
отодвигается прочь вещественный мир. О Повелитель Грозы, чей гром ликовал над
этой землёй третьего дня!.. вознёс он неслышимую, но полную бешеной надежды
молитву. И ты, сивогривый Прародитель моего племени!.. Да станет нынешний бой,
что бы он ни принёс, предзнаменованием о моей участи! Да пребудет нить моей
судьбы с Молодым!.. А моего Наставника – с тем другим…
Боги, как водилось у Них в обычае, промолчали. Вот уже скоро
двадцать три года жил на свете Волк, но как же нечасто Они прямо выказывали ему
Свою волю!.. Так и ныне… Ну хоть чайка, кружась, «капнула» бы ему на рубаху: ты
услышан, внемли!.. Он ощутил, как стиснула сердце мальчишеская обида. Это после
его-то молитвы, всей силой души брошенной в небо! Неужели и в этот раз он не
дождётся ответа?.. Вот не захочет биться один из псов, и поединка не будет!
Здесь ведь никого насильно драться не заставляют и к противнику не
подталкивают… Или в последний миг смалодушничает чей-то хозяин и уведёт кобеля,
сочтя противоборца слишком опасным…
…А может, ему, коли он с такой отчаянной страстью загадывал,
следует воспринимать как знамение всё, могущее сопутствовать этому бою? Не
терзаться, ответили или нет ему Боги, а просто всё, что дальше случится,
считать Их ответом?..
Пожалуй, до сего дня Волку лишь однажды довелось близко
соприкоснуться с волей Небес. И тоже, между прочим, явленной при
обстоятельствах, ну никак не способствовавших радостному ожиданию чуда. Был
ничем не примечательный, тихий и солнечный вечер в коренном материковом
Нарлаке, и он, Волк, ещё никакого понятия не имел, что ему вскорости предстояло
отправиться через море на запад. Да и она совсем не выглядела провидицей –
пожилая, бедно и плохо одетая женщина с добрым лицом, полоскавшая что-то в
омутке сонной речушки. Она подняла голову и посмотрела на него из-под руки,
потому что он подошёл против света, и Волк смутился, не зная, как
приветствовать женщину. Он тогда совсем не говорил по-нарлакски, а она, как он
успел решить про себя, вряд ли понимала сольвеннский, не говоря уж о веннском.
И он молча поклонился, как это приличествует мужчине, встретившему почтенную чужеземку.
«Поздорову тебе, сын славной матери», – огорошила она
Волка, совершенно неожиданно обратившись к нему на веннский лад.
«И ты здравствуй, мать достойных детей…» – ответил он в
замешательстве.
«Как верно ты говоришь о моих сыновьях, маленький Волчонок! –
заулыбалась женщина. И доверчиво продолжала: – Я вижу, ты пришёл издалека.
Скажи, не встречал ли ты их где-нибудь по пути?»
До него потом только дошло, что ей, обязанной своим
рождением неведомо какому народу, вряд ли полагалось бы знать веннское обхождение,
а знаки его рода и подавно. Но это он как следует обдумает много позже, уже
качаясь на палубе тростниковой лодьи вместе с чернокожими мореходами. А тогда
он лишь растерянно прокашлялся и ответил:
«Если ты поведаешь мне, почтенная госпожа, как выглядят твои
сыновья или как их зовут, я смогу рассказать тебе, встречал я их или нет…»
«Стало быть, – без видимого огорчения рассудила
она, – ты их не встречал. Если бы ты встретил их, ты бы их сразу узнал».
Тут Волк начал понимать, что разговаривает с сумасшедшей.
Должно быть, сказал он себе, эти самые сыновья сгинули от болезни или от
вражеских рук, а мать, оплакав ненаглядных, тихо повредилась в уме. И убедила
себя, что на самом деле дети вовсе даже не думали умирать, а просто отправились
в дальнее-дальнее странствие и непременно вернутся, стоит лишь ещё чуть-чуть
подождать…
Женщина оставила бельё, которое полоскала, и стала
тяжеловато подниматься с колен, и Волк подал ей руку. Она ласково улыбнулась и
накрыла его руку своей, маленькой и морщинистой:
«Как хорошо, что в нынешнее время, оказывается, ещё не
перевелись почтительные дети! Многие ли заберутся в этакую даль только ради
того, чтобы утешить мать известиями о сыне? – И добавила, хитровато глядя
на него снизу вверх: – Хотя, правду молвить, братишка твой чаще огорчал её,
нежели радовал…»
И Волк увидел, что добрые глаза той, кого он посчитал за
деревенскую дурочку, были мудрыми и совершенно бездонными. Нет, он не
испугался, просто в глубине живота начали расползаться тонкие ниточки холода.
Он запоздало сообразил: она говорила не о себе, а о его собственной матери. И о
клятве, которую он дал ей, отправляясь в дорогу. Женщина продолжала:
«Ты пойдёшь отсюда в город Кондар, маленький Волчонок. И
сядешь в гавани на корабль».
Волк лишь моргал, а женщина рассуждала спокойно и
неторопливо, как о решённом и не подлежащем отмене.
«Только не ходи к арранту Сарногу, потому что он слишком
жаден до чужих денег и не брезгует облапошивать легковерных. И к вельху Мал-Гру
не ходи, потому что у него на корабле всюду чешуя и даже паруса тухлой рыбой
пропахли. И к сегвану Кириноху тебе незачем обращаться, потому что он
разобьётся около Каври. Тебя отвезёт в Тин-Вилену Шанака, мономатанский купец.
Он неплохо говорит по-сольвеннски, так что вы с ним сумеете объясниться. И он не
возьмёт с тебя дорого, поскольку ему на корабль как раз нужен повар, а ты
умеешь готовить вкусные щи…»
