Непререкаемый досадливо покачал головой и приподнял с колен
свой жезл – передать сыну, чтобы тот просунул его между зубами Чёрного и
остановил бой, грозивший превратиться в никчёмную драку…
Хвала Отцу Небу – не понадобилось.
Ощутив сзади движение забывшего о вежестве противоборца,
Рыжий так оборотился навстречу, что Чёрный мигом уразумел: нынешний проигрыш
достался ему поделом. И пёс замер, остановившись в каких-то пядях от
разгневанного победителя.
Отточенный уголёк в пальцах Мулинги так и сновал над
шероховатым листом…
Несколько долгих мгновений кобели стояли друг против друга,
как два изваяния. Потом Чёрный медленно-медленно отвернул голову, виновато
подставляя сопернику незащищённую шею. Где в ней находится яремная вена и куда
следует пырнуть клыком для немедленного убийства – оба знали с рождения.
Рыжий сделал шаг, и это движение было исполнено истинного
величия. Его морда нависла над холкой неподвижного Чёрного. Я победил, говорил
весь его вид. Я сильней, и тебе со мной не равняться! Понимаешь ты это?
Понимаю и признаю, точно так же без слов, но вполне внятно
ответствовал Чёрный. Ещё миг, и Рыжий, отвернувшись уже окончательно, легко
побежал навстречу хозяину. Тот припал на колени – скорее обнять любимца. На
белой шее кобеля не было ни крови, ни ран, лишь склеила густую шерсть чужая
слюна.
Сегван Ригномер, увлёкшийся, как и все, неожиданным
окончанием поединка, повернулся туда, где только что стояли его собеседники-итигулы.
Но если он думал возобновить с ними разговор насчёт продажи собак, то его
постигло разочарование. Горцы не стали дожидаться новых притязаний Бойцового
Петуха и ушли. Три хвоста, три пушистых белых султана покачивались уже в
отдалении – недосягаемые для корыстолюбца, словно снега священного Харан Киира,
кои смертным заповедано попирать.
– Тьфу! – плюнул в сердцах Ригномер. Знавшие его
подтвердили бы, что на сей раз он не просто по обыкновению вольничал, а был не
на шутку взбешён. – Взять уйти от меня! Ну, я вам покажу, сопляки, что
такое Истинный Зверь!
* * *
Шо-ситайнец Винойр подтолкнул локтем в бок молчаливого
побратима:
– И отчего тебе не по сердцу наша забава? Ты же сам мне
рассказывал, каких славных псов растят кое-где в ваших чащобах. Я и то
удивляюсь, почему вы у себя не устраиваете подобной потехи?
А я, молча проворчал Волк, поистине удивляюсь, что это ты
так веселишься. Щебечешь, ну прямо жаворонок над полем. Всем весело, один я
удавиться готов…
И то правда. Мало поводов для веселья, когда два названых
брата ночей не спят, вздыхая по одной и той же девчонке. Злая и опасная штука
любовь! Самую крепкую и верную дружбу способна она отравить, обратить в
ненависть и вражду… И вот, дабы не произошло между ними подобного, не далее как
седмицу назад Волк с Винойром наконец-то обо всём поговорили начистоту, как
достоит мужам. А потом кинули жребий, испрашивая у Хозяйки Судеб, кому из двоих
остаться в городе и дальше ухаживать за Мулингой, а кому – собираться прочь,
иного счастья искать. Жребий указал Волку остаться. А Винойру – укладывать
перемётные сумы и седлать жеребца.
Оттого сегодня были два побратима особенно друг другу
близки. Оттого на душе у венна царапались свирепые лесные коты. А Винойр едва
не плясал, видно радуясь прекратившейся неизвестности.
Может, он Мулингу не так уж сильно любил?..
Он никак не желал позволить Волку отмолчаться:
– Или ваши волкодавы оскудели вместе с родом Серого
Пса, который положил им начало?..
Отчаянные были это слова, ибо затрагивали в сердце венна ещё
одну неисцелимую рану. Волк, впрочем, не переменился в лице.
– Тут ты не прав. Собаки не перевелись. Просто у нас не
видят смысла стравливать их между собой.
И род, взрастивший нашу породу, тоже напрочь не перевёлся,
добавил он про себя. ПОКАМЕСТ не перевёлся…
– Но неужели, – упрямо допытывался Винойр, –
вам не любопытно сравнить кобелей и узнать, который сильнее?
Венн хмуро передёрнул плечами:
– А на что? Силой они и так меряются вдосталь, когда
спорят за суку. Только в поединке с Лесным Охотником мало проку от такой
доблести…
Винойр притворно задумался:
– Это как?
– А ты видел когда-нибудь, как Лесной Охотник бьётся с
собакой? – Его побратим не заметил притворства. – Он не силой
тягается, он стремится убить! Он пускает в ход боевые приёмы, которые никогда
не использует против сородича, даже во дни ревности и любви! И собака не
борется с ним, как со своим тут на Кругу, а грызётся, оставив всякое
благородство!.. Не как воин с достойным воином, а как головорез в
переулке!.. – Перевёл дух, помолчал и хмуро докончил: – Здешних
победителей на волка пускать, что ярмарочного силача, который воз кирпичей
поднимает… против нашего Наставника вынудить драться.
…О-о! Это был, без сомнения, всем доводам довод. Дождаться
от Волка упоминания о Наставнике – дорогого стоило. Больше ничего особенно
нового Винойр, выросший в степи, от него не услышал, но обрадовался хоть тому,
что наконец разговорил друга, развеял угрюмое молчание, коим тот со вчерашнего
вечера отгородился от всего белого света. Винойр собрался ещё немножко поддеть
Волка и уже открыл рот говорить, но тут на Кругу появилась новая пара
поединщиков, и Винойр сразу забыл старательно приготовленные слова.
Волк же, собиравшийся ещё что-то запальчиво доказывать
побратиму, нетерпеливо повёл глазами, высматривая, что могло отвлечь его от
беседы… но сам увидел бойцов, стоявших по разные стороны Круга, – и тоже
начисто запамятовал, про что у них с Винойром шёл разговор.
Ибо на широкой площадке перед ним стояла Судьба.
В предыдущей паре сравнивали своё искусство ровесники. Здесь
один из кобелей был гораздо старше другого. Тёмно-серый от рождения, он успел
нажить седину, густой серебристой маской украсившую его морду. Он был очень
лохмат, что вообще-то считалось мало свойственным племени степных волкодавов.
Он выглядел не намного моложе самого Тхваргхела, невозмутимо взиравшего с
возвышения. Может статься, этим двоим в своё время не довелось сойтись в
поединке лишь оттого, что хозяин серого жил в очень уж глухом и удалённом углу
шо-ситайнской степи. Этот человек даже не помышлял прославиться на боях в
Тин-Вилене, пока в нынешнем году его не выманила заехавшая в гости родня. Так
вот и получилось, что матерущий кобель в самый первый раз стоял на Кругу.
Чёрный влажный нос усердно трудился, вбирая запахи незнакомого места. Потом пёс
не спеша поднял заднюю лапу – и окропил, помечая, утоптанную ногами и лапами
землю: Моё!
Знатоки, лишь теперь получившие возможность оценить его
могучую стать, одобрительно шумели. Кто-то уже бился об заклад, загадывая о
победе.
А кличка пса тоже была непроизносимой для чужих уст, и
потому люди успели дать ему почётное прозвище: Старый.
