Однако Ригномер не зря звался Бойцовым Петухом. Все знают,
каковы эти петухи. Окати водой из ведра – отряхнулся и снова хоть сейчас в бой.
Сегван тут же высмотрел у края площадки троих молодых парней и двинулся к ним,
бормоча как бы про себя, но достаточно громко, так, чтобы слышал народ:
– Вот наконец-то собаки, которые хоть в хвосте упряжки,
но смогли бы бежать.
Псы, привлёкшие его внимание, в самом деле отличались от
степных волкодавов не меньше, чем их хозяева – от примелькавшегося глазу
тин-виленского люда. На земле растянулись пушистые белые звери, чей вид рождал
невольные мысли об ослепительно чистых горных снегах. Они лежали у хозяйских
ног, не удерживаемые ни ошейниками, ни поводками, роскошные и неколебимо
спокойные, уверенные в себе, друг в друге и в людях, связанных с ними святым
правом крови. Люди – трое молодых горцев с Заоблачного кряжа – следили за
поединком, ещё длившимся на Кругу, без видимого любопытства. А псы их – так и
вовсе со скукой.
– Славные малыши, – подойдя, похвалил собак
Ригномер. И обратился к горцам: – Отчего вы, ребята, не выставите их на бой?
Ответил самый младший из троих, казавшийся ещё и самым
светлокожим. «Полукровка!» – презрительно определил про себя Ригномер.
– Отец Небо создал утавегу, наказав им быть нашими
братьями, – проговорил светлокожий на неплохом нарлакском: эта молвь была
в Тин-Вилене наиболее употребительна. – А у нас не принято мужчине
посылать брата драться вместо себя, чтобы доблесть одного возмещала недостаток
мужества, свойственный другому.
– Я понял, – засмеялся Ригномер. – Вы
боитесь, что здешние бойцы попортят вашим собачкам белые шкурки, а матери
отстегают вас потом за ущерб?
Это было уже чистой воды злословие, ибо у троих молодых
горцев висели на поясах кинжалы с рукоятями, выложенными бирюзой: знак
мужества, испытанного в бою. Конечно, мать в своём праве – вольна и ремешком
вытянуть детище, будь сын хоть вождём. Но лишь последний дурак станет над этим
смеяться, да ещё вслух. А название «утавегу» переводилось на языки окрестных
народов как «белые духи, приносящие смерть», и три пса, лениво дремавшие на
земле, по виду вполне соответствовали своей славе.
Один из двоих горцев, постарше, сдержанно проворчал нечто
неодобрительное, и светлокожий, оглянувшись, перевёл:
– Что касается псов, мой брат советует тебе взять
дорогой серебряный кубок и пойти заколачивать им гвозди. А потом с презрением
выбросить испорченное сокровище, говоря, что оно никуда не годится против
обычного молотка.
Третий, рослый, с цветными шнурками в волосах – знак
недавней женитьбы, – неторопливо добавил по-нарлакски:
– И что ты взялся чужими собаками распоряжаться,
сегван? Купи себе пса и вытворяй всё, на что совести хватит…
– Отчего ж не купить? – подбоченился Ригномер. На
нём была хорошая рубашка из тонко выделанной кожи и сине-полосатые штаны,
заправленные в сапоги с кисточками. – И куплю! Вот хоть ваших. Не столь
хороши они, как мне бы хотелось, да ладно уж. Как у нас говорят, на безрыбье и
баклан рыба. По две овцы серебром за каждого! Ну?.. Всё равно больше вам никто
не предложит!
Вот этого ему определённо не следовало говорить. Ой не
следовало. Нет, оскорблённые горцы не станут накидываться на обидчика с
кинжалами. Тех, кто так поступил бы, итигулы отказывались признавать за мужей,
достойных называться мужами. Просто Ригномер в пылу бахвальства забыл о своём
промысле. Не в пример разумному и рачительному Айр-Донну, всего пуще боявшемуся
отвратить посетителей от порога «Белого Коня». Так вот, последние года три
итигулы были нередкими гостями на обильном тин-виленском торгу. Они привозили
дары своего околозвёздного края – муку из земляного яблока, придававшую
неповторимый вкус хлебу, и ещё удивительно тёплые, но притом тонкие, словно
шёлк, красивейшие ткани из шерсти горных козлов. Это совсем особая шерсть.
Такую не достать нигде на равнинах, да и в горах она – немалая редкость.
Рогатые скакуны по кручам теряют её, почёсывая шеи о кусты и шершавые камни. Не
одни сапоги стопчешь на скалах, собирая крохотные, уносимые ветром клочки,
покуда набьёшь хоть малый мешочек! Горцы, однако, занимались этим из поколения
в поколение, ибо награда за труды и опасности ожидала немалая. Столь мягкого и
невесомого пуха не нащипать ни из шубы прирученного козла, ни из шкуры
добытого. Ясно, что цена итигульских тканей опять-таки мало не доставала до
звёзд. Купцы тем не менее их отрывали с руками и спешили увезти через море –
аррантским и халисунским вельможам, ко двору солнцеликого саккаремского шада.
Возил и Ригномер… прежде возил. Мог бы и дальше возить. Но – вырвалось
неуклюжее слово, и, надобно думать, отныне достанутся ему дивные ткани разве
что через перекупщиков. То бишь втридорога. Какая месть более уязвит человека,
привыкшего всё мерить на серебро?..
И тут прозвучал дружный крик зрителей, безотрывно следивших
за поединком псов на Кругу. Все оглянулись – даже те, кто успел отвлечься от
схватки, показавшейся скучной, и заняться другими делами. А не зря говорят
завсегдатаи собачьих боёв: смотри в оба, не то всё и произойдёт именно тогда,
когда ты отлучишься по нужде!
Грозен и нешуточно могуч был Чёрный кобель, многими между
собой уже загодя названный победителем. Но даже и он в конце концов притомился,
таскавши Рыжего плашмя по всему Кругу. Вот он утвердился посередине и надумал
позволить себе краткую передышку, а заодно перехватить супротивника пожёстче,
так чтобы уж теперь-то точно его додавить и вынудить сдаться…
Ан не тут-то было! Хитрован Рыжий, сумевший сберечь вполне
достаточно сил, улучил миг и взметнулся с земли мощным и гибким движением
охотящейся змеи, наконец-то подкараулившей дичь!
И железной пастью сгрёб соперника за основание уха!
Некоторое время Чёрный отважно терпел его хват, но истинные
знатоки уже видели, что он проиграл. И точно. Пустив эхо гулять по склонам
Следа, над Кругом взлетел жалобный лай. Это кричал Чёрный, сдаваясь и моля о
пощаде.
Уж на что закалён и крепок на боль степной волкодав, а и его
выносливости положен предел. Не зря-таки режут хвосты и уши щенкам заботливые
хозяева-пастухи! Вырастет пёс – и хоть палкой его колоти, хоть пинай сапогом,
хоть зубами трепли за толстую шкуру, он не подаст голоса, не пожалуется, только
озлится. Но если ухватят его за хвост, за вислое ухо или, вот как сейчас, за корень
обрезанного – и всё, и злые враги непременно добьют бедолагу, пока он
беспомощно вертится и визжит, и пелена страдания застилает ему глаза.
Однако в жилах четвероногих бойцов Шо-Ситайна течёт
благородная кровь. Стоило Чёрному окончательно прекратить сопротивляться, и
Рыжий расцепил челюсти, выпуская побитого. Но Чёрный слишком привык побеждать.
Исчез стиснувший ухо капкан, и пёс счёл, что рановато признал себя побеждённым.
Рыжий уже вытряхнул пыль из шкуры и, гордо приосанившись, направился прочь. Через
Круг спешили хозяева – разводить псов. И тут-то Чёрный с рыком кинулся вдогон
победителю!
