Не каждый из собравшихся в котловине Следа веровал в тех же
Богов, которых призывал сейчас Непререкаемый, но несколько мгновений
почтительной тишины соблюли все. Даже Ригномер, разбитной торговец-сегван,
сквернослов и задира, известный всему городу под кличкой Бойцовый Петух. Сегван
наблюдал за происходившим, кривя губы в насмешке, но помалкивал. А
Непререкаемый, окончив молитву, вновь опустился на вышитую, набитую шерстью подушку
и коротко кивнул:
– Начнём же, во имя Матери Сущего.
След хорош ещё и тем, что у него удобное, ровное,
правильно-округлое дно шагов пятидесяти в поперечнике. Земля здесь твёрдая, так
утоптанная за годы, что на ней почти не вырастает трава. У площадки тоже есть
особенное название: Круг. Его ничем не огораживают, поскольку соперники-псы в
бою заняты только друг другом и не огрызаются на людей. Зрителям входить в Круг
не положено. На эту землю вступают только сами бойцы и их хозяева. Да ещё
младшие судьи, помощники Непререкаемого, носители его жезла.
По разные стороны Круга, сопровождаемые хозяевами, уже
стояли два самых первых бойца. Шо-ситайнцы дают своим волкодавам исполненные
смысла, звучные и грозные имена: Огонь-В-Ночи, Первенец, Золотой Барс. Спросите
любого кочевника, и он вам подтвердит, что на его родном языке эти имена легко
произносятся и очень красиво звучат. Скорее всего ваш собеседник даже не очень
поймёт, о чём вы спрашиваете и чем вообще вызвано затруднение. Имена как имена,
скажет он, почти такие же, как у людей!
Беда только, не всякий чужеземец сумеет с первого раза
правильно выговорить «Мхрглан» или «Чкврнито». И ещё голосом сыграть, где
положено и как положено. А выговоришь неправильно – чего доброго, греха будет
не обобраться. Либо до обиды дойдёт, потому что «Белоголовый Храбрец» вдруг
окажется «Мокроносым Телёнком», либо самого на смех поднимут, тоже не лучше.
Поэтому двух кобелей, поглядывавших друг на друга в
нетерпеливом ожидании боя, зрители-горожане между собой называли большей частью
просто: Чёрный и Рыжий. Благо один из бойцов был действительно облачён в
мохнатую чёрную шубу, отороченную белоснежным мехом лишь на груди, лапах и шее.
Второй от носа до хвоста переливался золотом и краснотой осенней листвы. В
отличие от соперника, он уродился короткошёрстным, и под шкурой при малейшем
движении танцевали крепкие мышцы.
Хозяева, заблаговременно сняв с питомцев ошейники,
удерживали кобелей, обхватив их за мощные шеи.
Непререкаемый вскинул руку и коротко повелел:
– Пусть бьются!
Доведись Рыжему с Чёрным встретиться вне Следа, где-нибудь
посередине степи или на склоне холма, они вряд ли полезли бы в драку. Такими уж
воспитали их люди, поколениями отбиравшие несуетливых, хранящих достоинство
кобелей. С кем такому воевать на ничейной земле? Чего ради нападать на собрата,
не покушающегося ни на хозяина, ни на его добро?.. Другое дело – Круг! Оба
поединщика очень хорошо знали, зачем их сюда привели. Каждый привык считать
Круг – своим. И никому не собирался уступать своё право.
Две молнии, светло-рыжая и чёрная, одновременно ринулись
навстречу друг другу и сшиблись посередине площадки. Сшиблись – и покатились
единым клубком, в котором мало что смог бы рассмотреть самый стремительный
глаз.
– Славно начали, – тихо пробормотал Непререкаемый.
Его собственный пёс, невозмутимо лежавший у ног, приподнял голову и посмотрел
на хозяина, соглашаясь с его словами. Потом потянулся мордой к руке. На его
ошейнике свободного места не было от золотых бляшек. А лежал белоснежный
красавец на целой стопке пёстрых ковров, вытканных дивными мастерицами
Шо-Ситайна. Согласно обычаям страны, такими ковриками, словно попонами,
торжественно покрывают победителей великих боёв. Затем коврики до самой
старости служат прославленному бойцу ложем, и никто не смеет покупать их или
продавать. На них он и умрёт, когда придёт его срок, и на них возляжет в
могилу. И люди заплюют того, кто лишит постаревшую собаку заслуженной чести.
Пёс Непререкаемого был великим воином своего племени. Его ни разу не побеждали.
Седобородый хозяин прекратил выставлять его на бои после того, как другие
искатели славы два года подряд отказывались стравливать с ним своих кобелей.
Между тем Чёрный крепко взял Рыжего за толстую меховую
складку сбоку шеи – и точным, расчётливым движением опрокинул супротивника
навзничь. Тот обхватил лапами голову недруга, отталкивая, стараясь оторвать от
себя. Лапы были каждая в мужскую пятерню шириной и наверняка сильней руки
человека.
– Славно бьются! – похвалил один из зрителей,
голубоглазый шо-ситайнец, одетый, впрочем, по-городскому. – Видел ты,
брат, как он перевернул-то его?
Второй только молча кивнул. Если он и доводился говорившему
братом, то разве что названым. Он родился по другую сторону моря, в дремучих
веннских лесах, и никакой загар не мог уравнять его белую кожу с тёмной медью
коренного кочевника. Лишь на левой щеке, немного ниже глаза, выделялись две
родинки.
А подле побратимов на раскладном деревянном стульчике сидела
девушка. Единственная девушка среди зрителей. И, помимо Непререкаемого,
единственная, кто сидел. Не из-за старости или болезни и не потому, что ей
здесь оказывали особый почёт. Просто так было удобней устраивать на коленях
дощечку, а на ней – плотные, чуть шершавые листы, сделанные из сердцевины
мономатанского камыша. И рисовать на них заточенным куском уголька. Когда
уголёк ломался, девушка не глядя хватала другой из маленькой плетёной
коробочки. Нет, молодая рисовальщица даже не пыталась запечатлеть какой-то миг
боя, вырвав четвероногих единоборцев из стремительной переменчивости поединка.
Под быстрыми пальцами на листе возникали разрозненные наброски: мощный изгиб
шеи… поджатая лапа… свирепо наморщенный чёрный нос, погружённый в густую гриву
врага…
Вечером, дома, девушка размешает гладкое гончарное тесто, и
битва благородных зверей начнёт оживать в глиняных фигурках, которые она станет
лепить одну за другой. Потом фигурки будут раскрашены и обожжены. Всякий, кто
захочет, сможет купить их и сохранить в память о сегодняшнем дне. А если кто-то
купит все разом, то, пожалуй, сумеет по памяти выстроить весь ход состязания.
Чтобы как-нибудь после, зазвав к себе в гости такого же ценителя и охотника
[7]
, иметь возможность не просто рассказать ему о знаменитом
поединке, но и всё как есть показать.
– Ты смотри, что творят! – вновь воскликнул
разговорчивый шо-ситайнец. – Кан-киро, да и только. Ты видела,
Мулинга? – И заговорщицки улыбнулся. – Если вдруг что пропустишь, мы
с Волком для тебя потом повторим…
Девушка кивнула ему, не прекращая работы. Её ресницы быстро
сновали вверх-вниз – взгляд обращался то на сцепившихся псов, то вновь на
рисунок. Ей не мешали ни крики зрителей, ни утробный рык кобелей, временами
подкатывавшихся едва не к самым ногам. Рыжий отнюдь не сдавался, но по-прежнему
почти всё время был на земле. Если ему удавалось встать, Чёрный мгновенно
перехватывал поудобнее его многострадальную шею и всё тем же
обманчиво-неторопливым движением вновь опрокидывал Рыжего навзничь. При этом он
не просто стоял над поваленным, удерживая и не давая подняться. Он ещё и
немилосердно трепал его, возя и мотая туда-сюда по крепко утоптанному Кругу.
Любой, кто хоть что-нибудь понимает, мог с первого взгляда оценить – силища для
такого мотания требовалась неимоверная. Каждый кобель весил уж никак не меньше
взрослого мужчины. Попробуй-ка потаскай такого. И в особенности когда он
обмякает и вытягивается, повисая мешком. Да при чём тут мешок! Обвисшее тело
много неподъёмней мешка, вроде бы такого же по весу. Кому случалось таскать
одно и другое – не позволит соврать.
