Благо тому, чей конь послушен и быстр, а пёс – сметлив и
бесстрашен!
Но Отец Небо сотворил всех людей разными. И если одному
довольно знать достоинства своих питомцев и про себя ими гордиться, то другой
не сможет спокойно спать, пока не уверится, что его конь не просто быстрый, но
– САМЫЙ быстрый и равного ему не найти. И пёс у такого человека должен быть не
просто зол и зубаст, не просто способен охранить от любого посягательства стада
и добро, хотя бы хозяин полгода отсутствовал. Он ещё и должен биться с себе
подобными, доказывая, что именно он – самый лютый, самый выносливый и самый
крепкий на рану…
Образованный чужеземец, которому и тут до всего есть дело,
назовёт хозяина боевых псов рабом мелочного тщеславия:
– Хочешь почестей, так и дрался бы сам! Почему
заставляешь отдуваться собаку?
Кочевник с заплетённой в три косы бородой не спеша
наклонится и погладит пушистого зверя, невозмутимо растянувшегося у ног. О чём
толковать с чужестранцем, не понимающим очевидного? Объяснять ему, что кобель,
который боится или не умеет за себя постоять, не нужен ни при отаре, ни возле
красавицы суки, собравшей кругом себя женихов? Способен ли понять горожанин,
никогда даже издали не слыхавший плача гиены и воя степных волков, затевающих
ночную охоту, что от пса-победителя каждый хозяин стад захочет щенка – такого
же широкогрудого, с неутомимыми лапами и мощными челюстями?.. А главное,
наделённого таким же благородным воинским духом? И значит, пёс, с которым, по
мнению чужака, поступают жестоко и несправедливо, станет отцом многочисленного
потомства, подарит свой облик новым продолжателям породы?..
Всё это и ещё многое может поведать шо-ситайнец заезжему
человеку, но чего ради попусту болтать языком? Чем сто раз услышать, лучше
пускай один раз увидит собственными глазами. И «сильный скота», немногословный
от жизни посреди степного безлюдья, лишь сделает рукой приглашающее движение и неохотно
обронит:
– Что зря спорить? Приходи завтра утром на След. Сам и
посмотришь.
Город Тин-Вилена лежит между горами и морем, на берегах
большой бухты, чьё удобство радует мореплавателей, а красота насыщает самый
избалованный взгляд. По форме своей бухта напоминает след лошадиного копыта, а
именно – правой передней ноги. Местные жители хорошо знают, почему так.
Некогда, во времена юности мира, этими местами скакал славный жеребец Бога
Коней, почитаемого в Шо-Ситайне, и именно здесь ему довелось коснуться копытом
земли. И пускай досадливо морщатся грамотеи-арранты, уверенные, будто знают
решительно всё об устроении мира: в Тин-Вилене вам будут рассказывать именно
так. Эту легенду знают здесь все. А ещё в городе помнят, что в том своём полёте
предводитель небесных скакунов сопровождал маленького жеребёнка. Ведь свирепые
жеребцы, бесстрашные хранители табунов, очень любят играть со своими только что
народившимися детьми, и любой кочевник подтвердит это всякому, кто вздумает
усомниться. Так вот, именно над будущей Тин-Виленой малыш ухватил величайшего
из коней за клубящийся вороной хвост, отчего тот и ударил оземь копытом. Но
жеребёнок удался весь в отца, он повторил его движение… и между холмами
предгорий сделалась небольшая круглая котловина.
Это-то урочище
[6]
тин-виленцы и называют
Следом. Здесь единственное место в округе, откуда не виден замок-храм
Близнецов, вознёсшийся над высокой каменистой вершиной. И След не виден из
замка, даже с верхней башни, где всегда бдят зоркоглазые стражи и лежит
припасённый хворост – на случай тревоги. Даже оттуда не видно, что делается в
котловине Следа, и ничего случайного в том нет. Просто Тин-Вилену когда-то
основали нарлаки, и многие её жители до сих пор с гордостью возводят к
первопоселенцам свой род. А нарлакское племя известно среди прочих сугубой
приверженностью старинным обычаям – по крайней мере в том, что касается внешней
стороны их соблюдения. Так вот, познакомившись с местным народом и впервые
узрев бои псов, суровые старейшины поселенцев накрепко порешили: у праотцов
наших от веку не было подобной забавы – стало быть, негоже и нам! Только вот
любопытство людское – что неугомонный ручей. Как его ни загораживай, как ни запирай
– обязательно отыщет обходной путь. Шо-ситайнцы пригоняли в город скот на
продажу, здесь волей-неволей мирно встречались разные кланы – и, понятно,
кочевники пользовались случаем, чтобы стравливать и сравнивать знаменитых
собак… Посмотреть на бои тайно приходили самые дерзкие из горожан. Потом с
упоением – и опять-таки тайно – рассказывали друзьям. Среди друзей, ясно,
находились такие, кто немедля бежал шепнуть на ушко старейшинам. Те яро
гневались, непокорным наглецам «вгоняли ума в задние ворота» с помощью ивовых
прутьев… Но опять приезжали кочевники – и всё повторялось.
Говорят, дело начало меняться, когда один из старейшин,
выслушав донос ябедника, строго осведомился: «Так поведай же скорей, дурень,
кто победил?»
Утеснения тех давних времён казались теперь баснословными.
Никто уже не поминал о запретах, и гибкие прутья вымачивались в кипятке ради
наказаний совсем за другие проступки. Но тин-виленские нарлаки не были бы
нарлаками, если бы не обзавелись сообразным делу обычаем.
Во-первых, псов до сих пор стравливали в «тайном» месте – то
бишь в котловине Следа, худо-бедно укрытой даже от зоркого ока храмовых
караульщиков (к немалой, прямо скажем, досаде этих последних). А во-вторых…
Хотя каждый раз и устраивалась возле Следа сущая ярмарка с шумным торгом,
плясками и угощением – но ни накануне, ни поутру ни единый глашатай не ходил по
городским улицам, созывая народ на погляд и забаву. Подразумевалось, что
всякий, кому интересно, прослышит сам. На то есть слухи и сплетни, и плохи уши,
в которые они не попадут. А бдительная стража и кончанские старейшины, потомки
несгибаемых праотцов, опять же по обычаю делают вид, будто знать ничего не
знают, ведать не ведают.
Было раннее утро хорошего весеннего дня. Недавно пронёсшееся
ненастье чище чистого умыло небеса – и над морем, и над степями, и над
вершинами Заоблачного кряжа. Дождь, нешуточно грозившийся смыть Тин-Вилену всю
целиком в море, в горах выпал снегом – последним снегом уходящей зимы. Могучие
кряжи в незапятнанно-белых обновах ярко горели на солнце. И всё затмевал
серебряным блеском двуглавый пик величественного Харан Киира, называемого у
горцев Престолом Небес.
Распорядитель и старший судья пёсьих боёв – у него был даже
свой особый титул: Непререкаемый, – поднялся с небольшого возвышения, на
котором сидел, и, повернувшись лицом к священной горе, молча сотворил короткую
молитву. Перед грудью он держал свой жезл – недлинную и ничем не украшенную
палочку из твёрдого дерева, срезанную на конце таким образом, что получалось
нечто вроде лопаточки. Непререкаемый был уже старцем, но морщины, избороздившие
лицо, казались отметинами на гранитной скале. Проведший жизнь подле своих стад,
седобородый старейшина отнюдь не утратил ни жилистой крепости, ни подвижности
тела. Пройдут ещё годы, а за ним в седле по степи всё так же трудно будет
угнаться иным молодым.
