Рада твоим советам, Ник. У тебя чарующий голос.
Он ничего не ответил. Я вышла из книжного, крепко прижимая мобильник к лицу, его экран был горячим и немного масляным. На улице приморозило. Я была в шапке из искусственного меха.
Я перебрала с игривым остроумием? – сказала я.
Нет-нет, прости. Я пытался придумать, что бы сказать тебе приятного, но все, что приходит в голову, звучит…
Неискренне?
Слишком искренне, сказал он. Жалобно даже. Думаю, как бы подольститься к бывшей девушке, чтобы как будто не всерьез?
Тут я расхохоталась, и он тоже. Облегчение от дружного смеха было приятно, и я пока что перестала бояться, что он вдруг повесит трубку. Мимо по луже с грохотом промчался автобус и обрызгал мне ноги. Я шла от колледжа к Сент-Стивенс-Грин.
Комплименты не твой конек, сказала я.
Знаю. И очень об этом жалею.
Порой, выпив, ты бываешь нежен.
Да, сказал он. То есть я был нежен с тобой, только когда напивался?
Я снова рассмеялась, на этот раз сольно. Телефон будто облучал мое тело какой-то радиоактивной энергией, вынуждал ускорить шаг и беспричинно хохотать.
Ты всегда был нежен, сказала я. Я не об этом.
Жалеешь меня, да?
Ник, я месяц тебя не слышала, да и сейчас мы разговариваем только потому, что ты перепутал мое имя с именем жены. Мне тебя не жалко.
Ну, я держал себя в руках, чтобы не звонить, сказал он.
Несколько секунд мы молчали, но никто не повесил трубку.
Ты все еще в супермаркете? – сказала я.
Да, а ты где? Уже вышла, похоже.
Да, иду по улице.
Во всех ресторанах и барах стояли рождественские елочки, витрины были украшены искусственными веточками остролиста. Мимо прошла женщина – она вела за руку светленького малыша, а он ныл, что замерз.
Я ждала, что ты позвонишь, сказала я.
Фрэнсис, ты сказала, что больше не хочешь меня видеть. Я не решался тебя доставать.
Я невзначай притормозила у винного магазина и рассматривала бутылки «Куантро» и «Дисаронно», выставленные в витрине, как драгоценности.
Как Мелисса? – сказала я.
Нормально. В замоте из-за дедлайнов. Поэтому я звоню и подстраховываюсь, чтобы не огрести за то, что купил не те овощи.
Похоже, в стрессе она начинает придавать огромное значение еде.
Я уже пытался ей это объяснить, сказал он. Как Бобби?
Я отвернулась от витрины и пошла дальше. Рука с телефоном замерзла, а ухо горело.
У Бобби все хорошо, сказала я.
Я слышал, вы снова вместе.
Ну, она не то чтобы моя девушка. Мы спим вместе, но, по-моему, это такой способ нащупать границы истинной дружбы. Сама не понимаю, что между нами. Но работает.
Очень по-анархистски, в вашем духе, сказал он.
Спасибо, ей польстит.
Я ждала на светофоре, чтобы перейти через дорогу к Сент-Стивенс-Грин. Мимо проносились фары машин, а в конце Графтон-стрит уличные музыканты горланили «Сказку Нью-Йорка»
[47]. Подсвеченный желтый рекламный щит гласил: В ЭТО РОЖДЕСТВО… ПОПРОБУЙТЕ ИСТИННУЮ РОСКОШЬ.
Можно попросить у тебя совета? – сказала я.
Да, конечно. Мне кажется, я и за себя-то плохо принимаю решения, но если ты считаешь, что тебе поможет, давай попробуем.
Понимаешь, я кое-что скрываю от Бобби и не знаю, как ей рассказать. Я не рисуюсь и дело никак не связано с тобой.
Вот уж никогда не считал, что ты рисуешься, сказал он. Ну давай.
Я сказала, что сначала перейду дорогу. Уже стемнело, и всё собралось вокруг островков иллюминации: витрины магазинов, раскрасневшиеся от холода лица, вереницы такси у тротуара. На другой стороне улицы хлестнули вожжи и раздался стук копыт. Я вошла в парк через боковые ворота, и уличный шум стих, словно застрял в голых ветвях и растворился в воздухе. Мое дыхание стелилось впереди белой дорожкой.
Помнишь, в ноябре я ездила в больницу на консультацию? – сказала я. И сказала, что все прошло нормально.
Сначала Ник помолчал. А потом сказал: я еще в магазине. Давай я сяду в машину, и мы поговорим, ладно? Здесь слишком шумно, погоди десять секунд. Я сказала: конечно. Левым ухом я слышала мягкий белый шум воды и как приблизились и удалились шаги, а правым ухом – голос кассы самообслуживания, мимо которой проходил Ник. Затем шорох раздвигающихся дверей, гул парковки. Слышала, как пискнула сигнализация, когда он отпер машину, как он сел и закрыл дверь. В наступившей тишине его дыхание стало громче.
Итак, сказал он.
Ну, выяснилось, что у меня клетки матки растут не туда. Такая болезнь, эндометриоз, может, ты слышал – я вот раньше не слышала. Это не опасно, ничего такого, но совсем не лечится, и из-за этого хронические боли. Я то и дело падаю в обмороки, это дико неудобно. И возможно, у меня не будет детей. То есть неизвестно, получится ли у меня. Наверное, глупо расстраиваться из-за того, что еще не известно наверняка.
Я шла под уличным фонарем, передо мной плыла моя тень – вытянутая и какая-то колдовская, такая длинная, что почти безграничная.
Расстраиваться из-за этого совсем не глупо, сказал он.
Не глупо?
Нет.
Последний раз, когда мы виделись, сказала я. Когда мы были в постели и ты остановился, я подумала, ну, знаешь… Что тебе со мной неприятно. Словно ты чувствуешь: со мной что-то не так. Бред, конечно, потому что эта болячка всегда у меня была. Но это был первый раз после того, как ты начал спать с Мелиссой, и я чувствовала себя уязвимой, не знаю.
Он вдохнул и выдохнул в трубку. Мне не нужно было его слов, разбора чувств и так далее. Я остановилась у мокрой скамейки рядом с бронзовым бюстом и села.
И ты скрываешь от Бобби диагноз, сказал он.
Я никому не рассказала. Только тебе. Я боюсь, если я расскажу, все будут воспринимать меня как больную.
Мимо прошел мужчина с крошечным йоркширом, и песик натянул поводок, чтобы обнюхать мои ботинки. На нем была стеганая курточка. Мужчина мельком улыбнулся, извиняясь, и они двинулись дальше. Ник молчал.
И что ты думаешь? – сказала я.
Про Бобби? Думаю, что тебе стоит ей рассказать. Все равно ты не можешь контролировать ее мысли. Это тебе не под силу ни здоровой, ни больной. Вот что происходит сейчас: ты ее обманываешь ради иллюзии контроля, которая, пожалуй, не стоит того. Я, впрочем, не переоцениваю свои советы.
