Как-то Марианна увидела в колледже, что мы держимся за руки, и сказала: вы снова вместе! Мы пожали плечами. Это были отношения – и не-отношения. Каждый наш жест был спонтанным, и если со стороны мы выглядели парой, для нас это было просто занимательное совпадение. Мы придумали шутку, которой не понимал никто, в том числе и мы сами: что значит друг? говорили мы с юмором. Что значит разговор?
По утрам Бобби выбиралась из постели первой, так что ей доставалась вся горячая вода в душе – как и прежде, когда она жила в соседней комнате. Потом она выпивала целый кофейник кофе, а с ее мокрых волос на столешницу падали капли. Иногда я приносила полотенце из сушки и набрасывала ей на голову, но она не обращала внимания и продолжала читать в интернете про социальное жилье. Она чистила апельсины и оставляла мягкую, сладко пахнущую кожуру где придется, и та сохла и сморщивалась на столе или подлокотнике дивана. По вечерам мы гуляли под зонтом по Феникс-парку, держась за руки, и покуривали у подножия памятника Веллингтону.
В постели мы болтали часами – разговоры переходили от наблюдений о жизни к грандиозным абстрактным теориям и обратно. Бобби рассуждала о Рональде Рейгане и МВФ. Она необычайно уважала конспирологические теории. Ее занимала природа вещей, и в то же время она была великодушна. С ней, в отличие от других, не казалось, будто пока ты говоришь, она просто придумывает, что дальше скажет сама. Она была гениальным слушателем, активным слушателем. Порой, когда я говорила, она внезапно что-то восклицала, словно ей было так интересно, что не сдержать эмоций. Ого! – говорила она. Или: так и есть.
Как-то вечером в декабре мы отправились к Марианне на день рождения. У всех было отличное настроение, повсюду на улице светились рождественские гирлянды, и все травили байки о том, что забавного сделала или сказала Марианна, когда была пьяна или спала. Бобби забавно изобразила Марианну – она склонила голову и ласково поглядывала из-под ресниц, кокетливо приподняв плечи. Я расхохоталась, это и правда было очень смешно, и сказала: еще раз! Марианна утирала слезы. Прекрати, сказала она. О господи. Мы с Бобби подарили Марианне пару перчаток – красивых, синих, кожаных, по одной перчатке от каждой из нас. Эндрю назвал нас дешевками, а Марианна сказала, что у него просто не хватает воображения. Она надела их у нас на глазах: перчатка Фрэнсис, сказала она. И перчатка Бобби. И тут же разыграла, будто они разговаривают друг с другом, как перчаточные куклы. Все повторяется снова и снова и снова, сказала она.
Тем вечером мы говорили о войне в Сирии и вторжении в Ирак. Эндрю сказал, что Бобби не понимает истории и во всем винит Запад. Все за столом ахнули, словно мы были на телевикторине. Завязался спор, и Бобби беспощадно разила интеллектом – казалось, она прочитала все, о чем бы ни упоминал Эндрю, поправляла его, только когда это подкрепляло ее доводы, и даже не упомянула, что заканчивает исторический. Если бы мне кто-то заявил, что я «не понимаю истории», я бы сообщила об этом в первую очередь. Бобби была не такая. Разглагольствуя, она часто смотрела вверх, на люстру или на дальние окна, и жестикулировала. Мне оставалось только наблюдать за остальными, подмечать признаки согласия или раздражения, вовлекать их в дискуссию, если они умолкали.
Бобби и Мелисса продолжали общаться, но уже было ясно – они отдаляются друг от друга. Бобби сформулировала новую теорию о личности Мелиссы и ее частной жизни, гораздо менее лестную, чем выдвигала ранее. Я старалась любить всех, то есть помалкивала.
Не стоило им доверять, сказала Бобби.
Мы сидели на моем диване, ели китайскую еду из картонок и вполглаза смотрели фильм с Гретой Гервиг.
Мы не знали, насколько они созависимы, сказала Бобби. В смысле, они все это затеяли только ради себя. Это, наверное, хорошо для их отношений – время от времени крутить такие драматичные романчики на стороне и подогревать интерес друг к другу.
Наверное.
Я не говорю, что Ник нарочно для этого замутил с тобой. Он-то мне нравится. Но в конечном счете они с самого начала, блин, собирались друг к другу вернуться, потому что им так привычней. Понимаешь? Я так зла на них. Они нас использовали.
Ты просто разочарована, что нам не удалось разрушить их брак, сказала я.
Она рассмеялась с полным ртом лапши. На экране телевизора Грета Гервиг игриво заталкивала подругу в кусты
[45].
Кто вообще женится? – сказала Бобби. Это же против природы. Кто захочет, чтобы их отношения поддерживал государственный аппарат?
Не знаю. А что поддерживает наши?
Вот именно! О том и речь. Ничего. Я разве говорю, что я твоя девушка? Нет. Назвать себя твоей девушкой значило бы навязать нам заранее определенный культурой сценарий, на который мы не можем повлиять. Понимаешь?
Я думала об этом, пока не закончился фильм. А потом сказала: подожди, то есть ты не моя девушка? Она рассмеялась. Ты это серьезно? – сказала она. Нет. Я не твоя девушка.
* * *
По-моему, Бобби твоя девушка, сказал Филип. На неделе мы вместе ходили выпить кофе, и он поделился, что Санни предложила ему работу на полставки с настоящей зарплатой. Я сказала, что не завидую, и он скис, хотя меня встревожило, что я соврала. Мне нравилась Санни. Мне нравились книги и чтение. Я не понимала, почему не могу наслаждаться жизнью, как другие люди.
Я не спрашиваю тебя, моя ли она девушка, сказала я. Я тебе говорю, что это не так.
Но по факту ведь так и есть. В смысле, может, у вас какие-то свои радикальные лесбийские штучки, но в обыденном смысле она твоя девушка.
Нет. Еще раз говорю: это не вопрос, а утверждение.
Он катал между пальцев бумажный пакетик сахара. Мы уже поговорили о его новой работе, и от этого разговора я выдохлась, как газировка.
И все-таки, я думаю, она твоя девушка. В хорошем смысле. Мне кажется, это тебе на пользу. Особенно после этих неприятностей с Мелиссой.
Каких неприятностей?
Ну, эта ваша странная сексуальная жизнь. С ее мужем.
Я уставилась на него, не зная, что и сказать. Смотрела, как его пальцы стирают синюю краску с пакетика с сахаром и на них остаются тонкие синие следы. Наконец я несколько раз протянула «я», но Филип, видимо, не заметил. С мужем? – подумала я. Филип, ты же знаешь, как его зовут.
Что за странная жизнь? – сказала я.
Ты разве не спала с ними обоими? Люди болтали.
Нет, ничего подобного. А если бы и спала, что в этом плохого? Но такого не было.
А, ну ладно, сказал он. А я наслушался, что у вас там полное безумие.
Вообще не понимаю, зачем ты мне это рассказываешь.
И тут Филип изумленно взглянул на меня и заметно покраснел. Пакетик с сахаром выскользнул из пальцев, и Филип его поймал.
