Я сбросила звонок, не успела она хоть что-то вымолвить в ответ. Быстро и жадно набросилась на торт, затем вытерла рот, открыла ноутбук и написала письмо.
Дорогая Бобби.
Сегодня вечером я упала в обморок в церкви – смешно, правда? Мне жаль, что мой рассказ тебя обидел. Я думаю, это потому, что он показал: с другими я могу быть более откровенной, чем с тобой. Надеюсь, причина в этом. Сегодня вечером я позвонила Мелиссе и спросила, зачем она отправила тебе рассказ. Я не сразу догадалась, что на самом деле спрашиваю: зачем я его написала? Это был неловкий и невнятный разговор. Может, я отношусь к ней как к матери? Правда в том, что я люблю тебя и всегда любила. В платоническом ли смысле? Я не противилась, когда ты меня целовала. Мысль о том, что мы можем снова оказаться в одной постели, всегда будоражит меня. Когда ты меня бросила, у меня было такое ощущение, словно ты уделала меня в игре, в которую играли мы обе, и мне хотелось вернуть тебя и победить. Сейчас я думаю, что просто хочу тебя, без всяких метафор. Это не значит, что у меня нет других желаний. Сейчас, например, я ем шоколадный торт прямо из коробки чайной ложкой. Чтобы любить кого-то при капитализме, приходится любить всех. Это теория или просто теология? Читая Библию, я представляю тебя на месте Иисуса, так что, наверное, обморок в церкви – это все-таки метафора. Но я сейчас не пытаюсь умничать. Я не готова просить прощения за то, что написала рассказ, или за то, что получу за него деньги.
Я могу извиниться за то, что тебя это ошарашило, – я должна была предупредить. Ты для меня не просто образ. Прости, если порой я с тобой вела себя так. В тот вечер, когда ты рассуждала о моногамии, я была влюблена в твой ум. Я не понимала, что ты пыталась объяснить. Может, я гораздо тупее, чем мы обе считали. Когда мы тусовались вчетвером, я все равно воспринимала нас парами, и меня пугало, что все пары, куда я не вхожу, намного интереснее тех, что со мной. Ты и Ник, ты и Мелисса, по-своему даже Ник и Мелисса. Но сейчас я вижу, что нет никаких пар и треугольников. На наши отношения с тобой влияют твои отношения с Мелиссой, и с Ником, и твое детство, и так далее, и так далее. Я хотела чего-то для себя, потому что думала, будто «я» существую. Ты мне в ответ напишешь и объяснишь, что там на самом деле имел в виду Лакан
[42]. Или не напишешь. Я правда упала в обморок, это не дурацкое художественное преувеличение. Без вранья, меня все еще потряхивает. Может, нам удастся придумать другой способ любить друг друга? Я не пьяна. Пожалуйста, ответь. Я люблю тебя.
Фрэнсис.
Шоколадный торт незаметно исчез. Я заглянула в коробку и увидела крошки и остатки глазури, размазанной по бумажному ободку, который я забыла убрать. Я встала из-за стола, включила чайник и засыпала две ложки кофе во френч-пресс. Приняла обезболивающее, выпила кофе, посмотрела детектив про убийство на «Нетфликсе». На меня снизошло умиротворение, и я гадала, не Бог ли мне его ниспослал. Не то чтобы Бог существовал физически, но как объединяющий культурный феномен он настолько универсален, что стал реальностью – типа языка и пола.
В десять минут двенадцатого я услышала, как она открывает дверь своим ключом. Я вышла в прихожую, и там она расстегивала молнию на плаще, который летом брала во Францию, и по рукавам стекали струйки воды, и капли со стуком падали на половицы. Наши глаза встретились.
Странное получилось письмо, сказала Бобби. Но я тоже тебя люблю.
30
В тот вечер мы впервые заговорили о нашем разрыве. Это было как открыть дверь, которая всегда была в доме, но ты вечно проходила мимо, стараясь никогда о ней не думать. Бобби сказала, что была несчастна со мной. Мы сидели на моей кровати, Бобби – у изголовья с подушками под спиной, а я по-турецки в изножье. Она сказала, что я высмеивала ее во время споров, как будто она идиотка. Я вспомнила, как Мелисса сказала, что я веду себя не по-человечески. Тут Бобби рассмеялась. Мелиссе ли не знать, сказала она. Она сама-то что-нибудь знает о человечности?
Может, человечность – неправильный критерий, сказала я.
Конечно, все дело во власти, согласилась Бобби. Но сложно разобраться, кто ею обладает, поэтому мы используем «человечность» как эвфемизм. В смысле так принято рассуждать. В конце концов, мы задаемся вопросом типа, кто «человечней», Израиль или Палестина. Ну, ты понимаешь.
Ага.
Джерри определенно «человечней» Элеанор.
Да, сказала я.
Я заварила Бобби чаю, и она зажала чашку между коленями. За разговором грела об нее руки.
Кстати, я не обижаюсь, что ты пишешь обо мне ради денег, сказала Бобби. Это даже забавно, если я в курсе шутки.
Знаю. Я могла тебе сказать, но не сказала. Где-то в глубине души мне все еще кажется, что ты разбила мне сердце и из-за тебя я теперь не способна к нормальным отношениям.
Ты недооцениваешь собственную власть и поэтому не винишь себя, когда плохо обращаешься с другими. Придумываешь всем ярлыки. А, ну Бобби – богачка, Ник – мужик, разве я могу их задеть? И вообще, это они хотят ранить меня, а я тут просто защищаюсь.
Я пожала плечами. Не знала, что сказать. Она подняла чашку, глотнула чаю, поставила ее обратно.
Может, тебе к психологу сходить, сказала она.
Думаешь, надо?
Это тебя не принизит. Но может оказаться полезным. Это ведь не вполне нормально – разгуливать без сознания по церквям.
Я даже не попыталась объяснить, что причина обморока была не психологической. С другой стороны, как знать? Ну, если ты так считаешь, сказала я.
Я считаю, для тебя это прямо смерть, сказала Бобби. Признать, что ты нуждаешься в помощи какого-то трепетного выпускника психфака. Который, вероятно, за лейбористов голосовал. Но, может, это для тебя смерть в хорошем смысле.
Истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше
[43].
Ага. Не мир пришел я принести, но меч
[44].
После той ночи Бобби по вечерам после занятий стала провожать меня в закусочную. Она познакомилась с Линдой и болтала с нею, пока я надевала фартук. Как выяснила Бобби, сын Линды служил в армии. Вечерами, когда я возвращалась домой, мы вместе ужинали. Она притащила в мою комнату свою одежду, несколько футболок и чистое белье. В постели у нас все складывалось, как в оригами. Оказывается, можно испытывать такую благодарность, что невозможно спать ночами.
