В церкви затхло пахло ладаном, воздух был сухим. Колонны с витражами взмывали за алтарем вверх, словно длинные пальцы, играющие на пианино, а потолок был белым и мятно-зеленым, как пирожное. Я не бывала в церкви со времен детства. В сторонке сидели две старухи с четками. Я пристроилась позади них и рассматривала витраж, изо всех сил фокусировалась на нем, будто это могло спасти меня от исчезновения. От этой дурацкой болезни еще никто не умер, подумала я. Лицо у меня вспотело, или на улице было сыро, а я и не заметила. Я расстегнула пальто и вытерла лоб сухим концом шарфа.
Я втянула воздух носом, с усилием проталкивая его в легкие, и от усилия губы растянулись. Я стиснула руки на коленях. Боль пронзала позвоночник, проникала в череп, глаза слезились. Я молюсь, подумала я. Я взаправду сижу тут и молюсь Богу, прошу у него помощи. Я правда это делала. Пожалуйста, помоги мне, думала я. Пожалуйста. Я знала, что на этот счет есть свои правила, что надо уверовать в божественный порядок, прежде чем обратишься к Богу за помощью, однако я не верила. Но я же стараюсь, думала я. Я люблю ближних. Или нет? Я все еще люблю Бобби после того, как она порвала мой рассказ и покинула меня? Люблю ли я Ника, который больше не хочет со мной спать? А Мелиссу? Я ее вообще хоть когда-нибудь любила? А маму с папой люблю? Смогла бы я полюбить всех и каждого, в том числе и плохих людей? Я бессильно уткнулась лбом в сцепленные руки.
Вместо того чтобы думать о великом, я старалась сфокусироваться на незначительном, на самых заурядных вещах, которые приходили в голову. Однажды кто-то сделал скамью, на которой я сижу, думала я. Кто-то отшлифовал дерево и покрыл его лаком. Кто-то внес в церковь. Кто-то положил плитку на пол, кто-то застеклил окна. Человеческими руками был уложен каждый кирпич, закреплена каждая петля на каждой двери, разбита каждая дорожка снаружи, вкручена каждая лампочка в каждом уличном фонаре. И даже вещи машинного производства на самом деле были созданы людьми, которые сначала построили машины. И сами люди созданы другими людьми, и теперь они изо всех сил стараются построить семьи и воспитать счастливых детей. И я сама, и вся одежда на мне, и все слова, что я знаю. Кто забросил меня сюда, в эту церковь, с этими мыслями в голове? Другие люди – одних я знаю очень хорошо, с другими никогда не встречалась. Я – сама по себе, или я – это они? Это я, Фрэнсис? Нет, это не я. Это другие. Это я порой причиняю себе вред и боль? Пользуюсь незаслуженными привилегиями белого человека, воспринимаю чужой труд как должное, прикрываюсь обрывками гендерных теорий, чтобы избежать серьезных моральных обязательств, не принимаю собственное тело? Да. Я хочу избавиться от боли и поэтому требую, чтобы и другие жили без боли – моей боли, а значит, и их? Да, да.
Я распахнула глаза с ощущением, что поняла нечто важное, клетки моего тела словно засветились, как миллионы связанных между собой точек, я проникла к глубинному знанию. Потом я встала и упала в обморок.
* * *
Обмороки стали для меня обычным делом. Я убедила женщину, которая помогла мне подняться, что со мной такое уже случалось, и она рассердилась, типа: ну так разберись с этим. Во рту был неприятный привкус, но мне хватило сил идти самостоятельно. Процесс духовного пробуждения прервался. По дороге домой я зашла в «Сентру», купила две пачки лапши быстрого приготовления и шоколадный торт в коробке, а остаток пути прошла медленно, осторожно передвигая ногами.
Дома я сняла крышку с торта, взяла ложку и набрала номер Мелиссиного мобильника. Удовлетворенно замурлыкали гудки. Затем раздалось ее дыхание.
Алло? – сказала Мелисса.
Можем поговорить минутку? Или время неудачное?
Она рассмеялась – ну, или так мне показалось.
Вообще или прямо сейчас? – сказала она. Вообще времена не очень, но прямо сейчас нормально.
Зачем ты отправила Бобби мой рассказ?
Не знаю, Фрэнсис. Зачем ты трахалась с моим мужем?
Думаешь меня ошарашить? – сказала я. Ну да, ты эпатажная личность, умеешь сказануть, ладно. Теперь, когда мы это выяснили, – зачем ты отправила Бобби мой рассказ?
Она замолчала. Я соскоблила краем ложки глазурь и слизала. Глазурь была сладкая, но безвкусная.
На тебя находят такие внезапные приступы агрессии, да? – сказала она. Как тогда с Валери. Ты считаешь, другие женщины тебе угрожают?
Я задала вопрос, если не хочешь отвечать, повесь трубку.
С чего бы мне объяснять тебе свои поступки?
Ты меня ненавидишь, сказала я. Да?
Она вздохнула. Я даже не знаю, что это значит, сказала она. Я вонзила ложку в торт, в рыхлый корж и проглотила большой кусок.
Ты с самого начала смотрела на меня сверху вниз, сказала Мелисса. И не только из-за Ника. В первый же раз, когда ты появилась в нашем доме, ты глазела по сторонам с выражением типа: какое тут все позорно буржуазное, уничтожу-ка я все это. Разрушать для тебя было одно удовольствие. И вот я смотрю на свой гребаный дом и думаю: неужели этот диван отвратителен? Пить вино – это пошло? За то, что прежде мне нравилось, меня теперь надо презирать. Я живу с мужем, а не трахаю чужого мужика. Подписываю контракты на книги с издательствами, а не кропаю жуткие рассказики о близких людях и не продаю их в престижные журналы. Вот серьезно – ты вошла в мой дом со своим долбаным пирсингом в носу и с настроем типа: о, как я повеселюсь, распотрошив этот мирок. У нее тут какое-то гнездо истеблишмента.
Я воткнула ложку в торт с такой силой, что она там встала торчком. Помассировала рукой лицо.
У меня нет пирсинга в носу, сказала я. Это у Бобби.
Ладно. Мои глубочайшие извинения.
Я не думала, что кажусь тебе диверсанткой. На самом деле я ни минуты не презирала твой дом. Мне хотелось, чтоб этот дом был моим. Я желала всю твою жизнь, целиком. Может, в погоне за ней я и поступала отстойно, но я бедна, а ты богата. Я не хотела разрушить твою жизнь, я пыталась ее украсть.
Она вроде как фыркнула, но я не очень-то поверила, что она пропустила мои слова мимо ушей. Усмехнулась она скорее напоказ, чем искренне.
Ты закрутила роман с моим мужем, потому что я тебе очень нравлюсь, сказала Мелисса.
Нет, я не говорю, что ты мне нравишься.
Ладно. Ты мне тоже не нравишься. Но ты вела себя не по-человечески.
Мы обе помолчали, словно только что гнались друг за другом вверх по лестнице, запыхались и вдруг сообразили, как это было глупо.
Мне очень жаль, сказала я. Прости, что не была добрее. Я должна была постараться и подружиться с тобой. Мне так жаль.
Что?
Прости, Мелисса. Прости за этот злобный телефонный звонок, это было тупо. Я сейчас сама не знаю, что делаю. Наверное, у меня сложный период. Мне жаль, что я тебе позвонила. И вообще, прости за все.
Господи боже, сказала она. Что случилось, что с тобой?
Все нормально. Просто я была не такой, как надо. Сама не знаю, что сейчас говорю. Жаль, что я не узнала тебя получше и не отнеслась к тебе добрее, извини меня. Я вешаю трубку.
