Слушать, как Бобби теоретизирует, было увлекательно. Она чеканила ясные, блестящие фразы, словно отливала в воздухе фигуры из стекла или воды. Она никогда не мямлила и не повторялась. Время от времени она ловила мой взгляд, и я кивала: да, именно так. Эта молчаливая поддержка подзадоривала ее: подпитавшись моим одобрением, Бобби отводила взгляд и продолжала: я вот о чем…
Она увлеклась рассуждениями и, казалось, забыла про людей вокруг, но я заметила, что Филип и Камилла переглядываются. В какой-то момент Филип взглянул на Эндрю – кроме них, других парней за столом не было, – и брови Эндрю поползли вверх, словно Бобби несла околесицу или пропагандировала антисемитизм. Я подумала, что Филип ведет себя довольно подло, бросая такие взгляды на Эндрю, ведь Эндрю ему даже не нравится, это я знала, и мне стало не по себе. Постепенно до меня дошло, что остальные уже некоторое время молчат, а Марианна смущенно пялится на свои колени. Хоть я и любила слушать Бобби, когда она вот так расходилась, в тот миг мне захотелось ее остановить.
Я просто сомневаюсь, что можно любить больше одного человека, сказала Камилла. То есть всем сердцем, по-настоящему любить.
У твоих родителей был любимчик среди детей? – сказала Бобби. Нелегко тебе, наверное, пришлось.
Камилла нервно хихикнула, не понимая, шутка это или нет, – она едва знала Бобби и не подозревала, что для той это нормально.
Но с детьми все по-другому, сказала Камилла. Нет?
Ну, зависит от того, веришь ли ты в трансисторическую концепцию романтической любви, которая почти одинакова в разных культурах, сказала Бобби. Но мы все верим в какие-нибудь глупости, нет?
Марианна мельком взглянула на меня – похоже, мы с ней подумали об одном и том же: что Бобби держится агрессивнее обычного, сознательно задирает Камиллу и Филип сейчас разозлится. Я посмотрела на Филипа и поняла, что он уже завелся. Его ноздри раздувались, он был взбешен, готов заспорить с Бобби и проиграть.
Многие антропологи сходятся во мнении, что человеческий вид по природе своей моногамен, сказал Филип.
И это все, до чего ты продвинулся в теории? – сказала Бобби.
Не все сводится к культурным теориям, сказал Филип.
Бобби расхохоталась – великолепный, эстетически безупречный смех, этакий перформанс абсолютной самоуверенности, Марианна даже поморщилась.
Боже мой, и тебе собираются выдать диплом? – сказала Бобби.
А как же Иисус? – сказала я. Он любил всех.
И соблюдал целибат, сказал Филип.
Историки не пришли по этому вопросу к единому мнению, сказала Бобби.
Филип, может, расскажешь про свое эссе о «Писце Бартлби»
[35]? – сказала я. Ты же сегодня его сдал, да?
Бобби усмехнулась моей неуклюжей попытке сменить тему и откинулась на спинку стула. Но Филип смотрел не на меня, а на Камиллу, они улыбались как заговорщики. Я взбесилась, ведь я встряла, чтобы спасти его от унижения, а он не оценил моих усилий – ну и хамство. И тут он отвернулся от Камиллы и заговорил о своем эссе, словно делая мне одолжение, а я притворилась, что не слушаю. Бобби рылась в сумочке в поисках сигарет – лишь раз подняла голову и сказала: тебе стоило прочитать Жиля Делёза
[36]. Филип снова переглянулся с Камиллой.
Я читал, сказал Филип.
Тогда ты ничего не понял, сказала Бобби. Фрэнсис? Не хочешь выйти покурить?
Я вышла за ней. Вечер только начинался, воздух был свежий и густо-синий. Она расхохоталась, и я тоже – от радости, что осталась с ней наедине. Она прикурила обе сигареты, выдохнула белое облачко и от смеха закашлялась.
Человеческий вид, подумать только, сказала она. А ты так себе спорщица.
По-моему, чем больше я молчу, тем умнее выгляжу.
Это ее позабавило. Она нежно заправила мне прядь волос за ухо.
Это что, намек? – сказала она.
Нет-нет. Если бы я умела говорить как ты, я бы вообще не умолкала.
Мы улыбнулись друг другу. Было холодно. Уголек ее сигареты пыхнул призрачным оранжевым огоньком и рассыпался искрами. Бобби отвернулась к улице, словно демонстрируя свой идеальный профиль.
В последнее время мне как-то хреново, сказала она. Дома непонятно что. Вот так живешь и думаешь, что можешь справиться с тем и с этим, а потом оно случается, и ты понимаешь, что не можешь.
Она зажала сигарету уголком губ, а руками собирала волосы в узел. Был Хеллоуин, народ высыпал на улицы, и мимо нас шли компании, разодетые в плащи, карнавальные очки и костюмы тигров.
Ты о чем? – сказала я. Что случилось?
У Джерри непростой характер, понимаешь? На самом деле не важно. Семейная драма, зачем тебе?
Мне важно все, что касается тебя.
Она опять зажала сигарету в пальцах и вытерла нос рукавом. В ее глазах полыхали огоньки отраженного оранжевого света.
Он не хочет разводиться, сказала Бобби.
Мне казалось, наоборот.
Да, ведет себя как настоящий придурок. Носится с теориями заговоров, будто Элеанор хочет присвоить его деньги. А еще он ожидает, что я буду на его стороне, и это хуже всего.
Я вспомнила, как она спросила Камиллу: у твоих родителей был любимчик среди детей? Я знала, что Бобби всегда была любимицей Джерри: ее сестру он считал избалованной, жену – истеричкой. Я знала, он говорил все это Бобби, чтобы завоевать ее доверие. Раньше мне казалось, что это здорово для Бобби – быть любимицей Джерри, но сейчас я видела, что это также обременительно и опасно.
Я и не знала, что у тебя такое творится, сказала я.
У всех постоянно что-то творится, ну? Это же, в сущности, и есть жизнь. Происходит все больше и больше всякого-разного, и это надо просто пережить. Твой отец тоже вытворяет черт знает что, а ты помалкиваешь. У тебя ведь тоже, похоже, все не так уж идеально.
Я не ответила. Она выдохнула тонкую струю дыма и покачала головой.
Прости, сказала она. Я не хотела.
Нет, ты права.
Мы постояли, вместе ютясь за дымовой завесой. Я вдруг заметила, что наши руки соприкасаются, и тут Бобби поцеловала меня. Я даже ответила на поцелуй, моя рука потянулась к ее руке. Ее приоткрытые губы были мягкими и настойчивыми, от кожи исходил сладкий химический аромат увлажняющего крема. Я думала, она сейчас обнимет меня за талию, но она отстранилась. Раскрасневшаяся и невероятно красивая. Затушила сигарету.
