Я тебя раздену совершенно не сексуально, сказала она. Не бойся.
Вода еще лилась. Мы вошли в ванную, и я села на крышку унитаза, а Бобби закатала рукава и проверила температуру. Горячая, сказала она. В тот день на мне была белая блузка на пуговицах, и я пыталась их расстегнуть, но руки дрожали. Бобби закрыла кран, присела на корточки и помогла мне с пуговицами. Влажные пальцы оставляли мокрые отпечатки вокруг петель. Она запросто вытряхнула мои руки из рукавов, словно картошку чистила.
Сейчас тут все будет в кровище, сказала я.
Хорошо, что тут я, а не твой парень.
Слушай, не надо. Мы поссорились. Как-то… Все не очень хорошо.
Она встала и отвернулась к ванне. Мне показалось, что она вдруг расстроилась. В холодном свете ванной ее волосы и ногти блестели.
Он знает, что ты больна? – сказала она.
Я покачала головой. Она сказала, что принесет полотенце, и вышла. Я медленно встала, скинула с себя остатки одежды и залезла в ванну.
Я включила в рассказ байку, к которой лично не имела отношения. Когда нам было по шестнадцать, Бобби на полтора месяца уехала по обмену в Берлин и жила в семье, где была девочка Лиза, наша ровесница. Однажды ночью Бобби и Лиза, не говоря друг другу ни слова, легли спать вместе. Они вели себя тихо, стараясь не разбудить Лизиных родителей, и потом тоже никогда это не обсуждали. Бобби не рассказывала в деталях, как все произошло, а также хотела ли она Лизу до той ночи, знала ли о ее чувствах и на что это все вообще было похоже. Если бы мне такое рассказала не Бобби, а кто-нибудь другой из одноклассников, я бы не поверила, но в ее словах не сомневалась ни секунды. Я хотела Бобби и, как и Лиза, пошла бы на все, лишь бы быть с нею. Она поделилась со мной, чтобы я знала: она не девственница. Лизино имя она произносила без особой любви или неприязни, просто знакомая девушка, и после на долгие месяцы, а может, и на всю жизнь во мне поселился страх, что когда-нибудь она произнесет так и мое имя.
Ванна была пенной и слишком горячей. Нога под водой порозовела. Я окунулась полностью, и вода непристойно меня облизывала. Я представляла, как она вымывает из меня и растворяет всю боль. Бобби постучала в дверь и вошла с большим розовым полотенцем, новым, одним из тех, что привезла из родительского дома. Она повесила его на крючок, а я закрыла глаза. Я слышала, как она вышла из ванной, как лилась вода из крана в кухне, как открылась и закрылась дверь ее спальни. Слышала ее голос – должно быть, она говорила по телефону.
Вскоре она вернулась и протянула мне мобильник.
Это Ник, сказала она.
Что?
Ник звонит тебе.
Ладони были мокрые. Я вытащила из воды одну руку, дотянулась до полотенца, вытерла и взяла телефон. Бобби снова вышла.
Привет, ты как? – послышался голос Ника.
Я закрыла глаза. В голосе его звучала нежность – хотелось устроиться в ней как в коконе.
Сейчас все нормально, сказала я. Спасибо.
Бобби мне рассказала. Ты, наверное, здорово испугалась.
Несколько секунд висела тишина, а потом мы заговорили одновременно.
Сначала ты, сказала я.
Он сказал, что хотел бы меня проведать. Всегда добро пожаловать, сказала я. Он спросил, нужно ли что-нибудь привезти, и я ответила, что нет.
Ладно, сказал он. Иду в машину. А ты что хотела сказать?
Скажу при встрече.
Я повесила трубку и осторожно положила телефон на сухой край ванного коврика. Снова закрыла глаза и всем телом ощутила тепло воды, синтетический фруктовый аромат шампуня, твердый пластик ванны, пар от воды и влагу на лице. Я медитировала. Считала вдохи и выдохи.
Прошло, кажется, довольно много времени, минут пятнадцать или даже полчаса, и Бобби вернулась. Я открыла глаза – все вокруг стало ярким, ослепительно ярким и необыкновенно красивым. Все нормально? – сказала Бобби. Я сказала, что сейчас приедет Ник, и она сказала: хорошо. Она села на бортик ванны, и я наблюдала, как она достает из кармана кофты пачку сигарет и зажигалку.
А вот что она сказала, прикурив: ты будешь писать книгу? И тут я сообразила: она не ответила на вопрос Филипа про наши совместные выступления, потому что почувствовала – я изменилась, во мне зреет что-то новое. Ее догадка придала мне уверенности и одновременно убедила: я для нее открытая книга. Когда дело касалось быта и будничной рутины, она, возможно, не сразу замечала перемены, но настоящие, глубинные мои преображения не могли от нее укрыться.
Не знаю, сказала я. А ты?
Она зажмурила один глаз, будто ее слепило, и открыла опять.
А я-то с чего вдруг? – сказала она. Я же не писатель.
А что ты собираешься делать? После университета.
Не знаю. Работать в университете, если получится.
По этому ее «если получится» я четко поняла: Бобби хочет сказать мне что-то важное, но словами это выразить невозможно, можно лишь намекнуть, начав вести себя по-другому. Фраза «если получится» не вязалась с Бобби – она ведь была из богатой семьи, начитанная и образованная, и в наших отношениях все решала она. Бобби никогда не сомневалась, что у нас «получится». Она знала: я – тот человек, тот, возможно, единственный человек, который уверен в ее безграничной и опасной власти над людьми и обстоятельствами. Она получала все, что захочет, и мне это было известно.
Что значит «если»? – сказала я.
Вопрос был слишком очевидный, и Бобби помолчала, а потом сняла выпавший волос с рукава кофты.
Я думала, ты планируешь победить мировой капитализм, сказала я.
Ну, не в одиночку же. Кто-то должен заниматься малыми делами.
Насколько я тебя знаю, малые дела – не твой масштаб.
На самом деле мой, сказала она.
Я и сама не понимала, что за «масштаб» имела в виду. Я верила в нужность незаметной работы – воспитания детей, сбора фруктов, уборки. Этот труд я считала важным и достойным уважения. Конечно, было нелепостью сказать, что работа в университете недостаточно хороша для Бобби, но не меньшая нелепость, казалось мне, – чтоб она занималась делами настолько мирными и заурядными. Моя кожа нагрелась до температуры воды, и я выставила одно колено, чтоб оно остыло, а потом опустила обратно.
Ну, ты станешь всемирно известным профессором, сказала я. Будешь читать лекции в Сорбонне.
Нет.
Она была в раздражении, хотела что-то сказать, но вдруг взгляд ее потух, отяжелел.
Ты думаешь, что все, кто тебе нравится, особенные, сказала она.
Я попыталась сесть, ванна была слишком жесткой.
Я обычный человек, сказала она. Когда тебе кто-то нравится, ты убеждаешь его, что он не такой, как все. Ты поступаешь так с Ником, и со мной вела себя точно так же.
Нет.
