Кто сказал, что я должна? – сказала я.
Ну, мне хочется верить, что ты из тех, кто любит своих родителей.
Верь во что хочешь.
Я верю, что воспитывала тебя доброй, сказала она. Вот во что я верю.
Добра ли я? Трудно сказать. Я опасалась, что, если однажды разберусь, какой же я человек, окажется, что я недобрая. Неужели этот вопрос волновал меня только потому, что, будучи женщиной, я считала, будто обязана ставить чужие потребности выше собственных? «Доброта» – просто очередной способ подчинения в конфликте? Именно об этом я подростком писала в дневнике: как феминистка я имею право никого не любить.
Я нашла документальный телефильм 1992 года, о котором Бобби упомянула во Франции, – назывался «Гениальный ребенок!». Ник не был главным маленьким гением телешоу, там снимались шестеро детей, у каждого свой талант. Я немного промотала, пока не наткнулась на кадры, где Ник листал книги, а закадровый голос объяснял, что в десять лет «Николас» уже прочитал несколько серьезных работ античных философов и написал эссе по метафизике. В детстве Ник был очень худым, как насекомое палочник. В первых кадрах показывали огромный фамильный дом в Долки, с двумя дорогими машинами у входа. Затем появился Ник на голубом фоне, и журналистка начала расспрашивать его об идеализме Платона, а он вежливо и без высокомерия отвечал. Интервьюер спросила: почему ты так сильно полюбил Древний мир? Ник затравленно заозирался, словно ища родителей. Вообще-то я его не люблю, ответил он. Я его просто изучаю. И что же, ты не видишь себя в будущем королем братства философов? – иронично спросила журналистка. Нет, очень серьезно ответил Ник. И подергал рукав пиджачка. Он все еще озирался, словно ожидал, что появится кто-то и придет ему на помощь. Это был бы кошмар, сказал он. Журналистка рассмеялась, и Ник заметно расслабился. Женский смех всегда его успокаивал, подумала я.
Спустя несколько дней после больницы я позвонила Бобби и спросила, друзья ли мы по-прежнему. Я слышала, как глупо прозвучал этот вопрос, хоть и старалась говорить шутливо. Я ждала твоего звонка еще вчера вечером, сказала она. Я была в больнице, ответила я. Собственный язык казался огромным и лживым.
В смысле? – сказала она.
Я объяснила, что произошло.
Они подозревали, что у тебя выкидыш, сказала она. Надо думать, это довольно тяжко.
Да? Я не знаю, я не поняла, что чувствовать.
Она громко вздохнула в трубку. Хотелось объяснить, что я не понимала, какой силы чувства были уместны тогда и какие я все еще могу переживать сейчас, ретроспективно. Я запаниковала, хотела сказать я. И опять думала про тепловую смерть вселенной. Я позвонила Нику и бросила трубку. Но я делала это все потому, что считала, будто со мной происходит нечто, а на самом деле оно не происходило. Мысль о ребенке со всей ее эмоциональной тяжестью и потенциально затяжным горем утраты просто исчезла. Я не была беременна, никогда. Нелепо и даже оскорбительно оплакивать беременность, которой не было, хотя эмоции, которые я в тот момент проживала, были совершенно реальны. В прошлом Бобби очень чутко воспринимала мой разбор собственных переживаний, но в этот раз я даже не могла начать – боялась разрыдаться в рубку.
Мне так жаль. У тебя, наверное, такое ощущение, будто я врала тебе о Нике, сказала я.
Тебе жаль, что у меня такое ощущение, понятно.
Все было слишком сложно.
Да, сказала Бобби. Я догадываюсь, что отношения с женатым мужчиной непросты.
Мы все еще друзья?
Да. Так когда у тебя УЗИ?
В ноябре, сказала я. И рассказала ей, как врач расспрашивал про незащищенный секс, а она в ответ фыркнула. Я сидела на кровати, ноги под одеялом. В зеркале на стене напротив я видела, как моя левая рука нервно елозит вверх-вниз по шву наволочки. Я уронила ее и посмотрела, как она мертво лежит на одеяле.
Не могу поверить, что он не надел презерватив, сказала Бобби. Это пипец какой-то.
Я пробормотала в оправдание: мы не… знаешь, вообще-то это не…
Я не виню тебя, сказала она. Я просто поражаюсь ему, вот и все.
Я старалась придумать, что бы такое сказать. Во всех наших идиотских поступках не было вины Ника, потому что он всегда следовал за моими желаниями.
Это, наверно, была моя идея, сказала я.
Звучит так, словно тебе промыли мозги.
Нет, он на самом деле очень ведомый.
Допустим, но он всегда мог отказаться, сказала Бобби. Может, он притворяется ведомым – при таком раскладе, что бы ни случилось, к нему никаких претензий.
В зеркале я заметила, что рука снова теребит подушку. Не такого разговора я ожидала.
Ты выставляешь его очень расчетливым, сказала я.
Я не говорю, что он это сознательно. Ты сказала ему, что лежала в больнице?
Нет, ответила я. Я открыла было рот, чтобы рассказать про телефонный звонок, и как Ник заподозрил, что я пьяная, а потом решила ничего ей не говорить, а просто выдала: конечно нет.
Вы же близки, сказала она. Ты все ему рассказываешь.
Не знаю. Не знаю, насколько мы близки.
Ну, ему ты рассказываешь больше, чем мне.
Нет, сказала я. Меньше, чем тебе. Он, наверное, думает, что я вообще ничего ему не рассказываю.
Тем вечером я решила перечитать нашу старую онлайн-переписку с Бобби. Однажды, вскоре после разрыва, я уже так делала, а за несколько лет, прошедших с тех пор, посланий добавилось. Меня грела мысль, что свидетельства нашей с Бобби дружбы хранятся не только в памяти, есть и текстовые доказательства ее привязанности ко мне, и они в случае чего переживут саму эту привязанность. По понятной причине во время разрыва эта мысль сильно меня поддержала. Бобби никогда не сможет отрицать, что когда-то я ей очень нравилась, для меня это было важно.
На этот раз я скачала нашу переписку одним гигантским текстовым файлом с временны́ми отметками. Он оказался слишком велик, чтобы изучать его насквозь от начала до конца, к тому же в нем не было выстроенного сюжета, поэтому я решила искать ключевые фразы и слова и читать разговоры, в которых они всплыли. Первой я поискала «любовь» и нашла следующий диалог полгода назад:
Бобби: если посмотреть на любовь не как на межличностные отношения
Бобби: а попытаться представить ее как социальную систему ценностей
Бобби: то она одновременно противоположна капитализму, поскольку бросает вызов аксиоме об эгоизме
Бобби: которая диктует всю логику неравенства
Бобби: и в то же время подчинена ему и его поддерживает
Бобби: то есть матери самоотверженно растят детей без всякой выгоды
Бобби: что, казалось бы, в определенном смысле противоречит логике рынка
Бобби: а на самом деле это просто функция, бесплатно обеспечивающая рабочую силу
