Гинеколог появилась в восемь. Она расспросила про менструальный цикл, потом задернула занавески, чтобы осмотреть мне органы малого таза. Не знаю, что делали ее руки, но это было дико больно. Как будто внутри скручивается чрезвычайно болезненная рана. После гинеколог говорила, а я обхватила себя руками за плечи и лишь кивала, хотя даже слышала ее с трудом. Она только что вторглась в мое тело и причинила худшую боль в моей жизни, а теперь разговаривала так, словно мне полагалось запомнить ее слова, – я считала, это какой-то дурдом.
Я запомнила, что она посоветовала сделать ультразвук, чтобы выяснить диагноз. Выписала рецепт на противозачаточные таблетки и сообщила, что, если захочу, могу пропить две упаковки подряд, тогда месячные будут раз в шесть недель. Я сказала, мол, так и сделаю. Она сообщила, что в ближайшие дни мне напишут, на какую дату назначено УЗИ.
Вот и все, сказала она. Можете идти.
Мама встретила меня у входа в больницу. Когда я захлопнула пассажирскую дверь, она сказала: ты как будто с войны вернулась. Я сказала, что если роды хоть чуть-чуть похожи на гинекологическое обследование, удивительно, что человеческая раса еще не вымерла. Она засмеялась и погладила меня по волосам. Бедняжка Фрэнсис, сказала она. И что же мы с тобой будем делать?
Вернувшись домой, я проспала на диване за полдень. Мама оставила записку – ушла на работу, в случае чего сразу звони. Я чувствовала себя неплохо, не скрючивалась при ходьбе и смогла приготовить растворимый кофе и бутерброды. Я щедро намазала тост маслом и откусывала по чуть-чуть, медленно пережевывая. Затем я стояла под душем, пока не добилась ощущения чистоты, и, завернувшись в полотенце, прошлепала к себе. Я сидела на кровати, вода текла с волос на спину, я плакала. Поплакать было можно – никто меня не видел, а я никому не расскажу.
Я наплакалась и сильно замерзла. Кончики пальцев стали жуткого белесо-серого оттенка. Я растерла кожу полотенцем и высушила волосы феном, они наэлектризовались. Затем коснулась нежной кожицы внутри левого локтя и с силой ущипнула ее ногтями, до крови. Вот и все. Теперь все позади. Все будет нормально.
19
Мама в тот день вернулась домой с работы пораньше и достала из холодильника холодную курицу. Я сидела за столом и пила чай. Она вела себя отчужденно и не разговаривала со мой, пока мы не сели есть.
Итак, ты не беременна, сказала она.
Нет.
А вчера ты не была так уверена.
Ну, результат анализов вполне определенный, сказала я.
Она загадочно улыбнулась и взяла солонку. Аккуратно посолила курицу и поставила солонку рядом с мельничкой для перца.
Ты не говорила, что с кем-то встречаешься, сказала она.
А кто говорит, что я встречаюсь?
Это не тот друг, к которому ты ездила на каникулах? Красавчик, актер.
Я невозмутимо глотнула чаю, но аппетит пропал.
Ты же знаешь, что нас туда пригласила его жена, сказала я.
Почему-то ты совсем перестала о нем рассказывать. Раньше его имя звучало то и дело.
И однако, ты почему-то не можешь вспомнить, как его зовут.
Тут она расхохоталась. Сказала, что помнит, какой-то Ник. Ник Конвей. Симпатичный парень. Я как-то вечером видела его по телевизору, даже, кажется, записала тебе по «Скай плюс».
Какая ты заботливая, мам.
Не хочу даже думать, что это как-то с ним связано.
Я похвалила ужин и поблагодарила маму за готовку.
Ты меня слышишь, Фрэнсис, я с тобой разговариваю? – сказала она.
Я не готова это обсуждать, правда.
Мы доели в тишине. Я ушла наверх и в зеркале осмотрела руку там, где ущипнула. Рана покраснела и опухла, а когда я коснулась ее, заныла.
* * *
Следующие несколько дней я провела дома – валялась и читала. Нам задали на лето кучу книг, которые стоило прочитать до начала семестра, но вместо них я открыла Евангелие. Мама зачем-то оставила на моей книжной полке компактное издание Нового Завета в кожаном переплете, втиснув его между «Эммой» и антологией ранней американской прозы. В интернете я выяснила, что начинать следует с Марка, а остальное читать в таком порядке: Матфей, потом Иоанн, потом Лука. Марка я проскочила довольно быстро. Главки короткие, читать было легко, я выписывала интересные отрывки в красный блокнот. Христос у Марка особо не разговаривал, так что мне стало интересно прочитать другие.
В детстве я ненавидела религию. До четырнадцати лет мать водила меня к мессе по воскресеньям, но сама в Бога не верила, относилась к походу в церковь как к социальному ритуалу и заставляла меня накануне мыть голову. Тем не менее я обратилась к Библии, предполагая, что в учении Иисуса было разумное философское зерно. Выяснилось, что многие его изречения мне не понятны, а со многими я не согласна. «А кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет»
[23] мне совершенно не нравилось, хотя я сомневалась, что понимаю правильно. У Матфея был отрывок, где фарисеи расспрашивали Иисуса о браке, – я добралась до него часов в восемь-девять вечера, когда мама просматривала газеты. Иисус сказал, что в браке муж и жена «уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает»
[24]. Читая эти строки, чувствовала я себя довольно мерзко. Я спрятала Библию, но это не помогло.
На следующий день после больницы я получила письмо от Ника.
привет. прости что так разговаривал вечером по телефону. я просто боялся что кто-то заметил твое имя на экране и будет скандал. но никто не заметил и я сказал им что звонила мама (давай не будем тут вдаваться в психологию). но мне показалось у тебя был странный голос. у тебя все хорошо?
ps все говорят, что после твоего отъезда я приуныл. а Эвелин думает что я «тоскую» по тебе, дико неловко.
Я сто раз перечитала письмо, но не ответила. На следующее утро написали из больницы – назначили УЗИ на ноябрь. Как же долго, подумала я, но мама сказала: это же государственная медицина, что ты хотела? Но они даже не понимают, что со мной, сказала я. Если бы что-то серьезное, ответила она, тебя ни за что бы не выписали. В чем я сомневалась. Так или иначе, я купила таблетки по рецепту и начала их принимать.
Пару раз я звонила отцу, но он не брал трубку и не перезванивал. Мама посоветовала «заскочить» к нему на другой конец города. Я сказала, что по-прежнему чувствую себя неважно и не хочу попусту тащиться туда только из-за того, что он не отвечает на звонки. Она ответила: он же твой отец. Словно эти слова были какой-то молитвенной мантрой. Я закрыла эту тему. Он не хочет общаться.
Маму бесило, что я не превозношу отца, словно он мой благодетель или местная знаменитость, а отношусь к нему как к обычному человеку. Ее раздражение выплескивалось на меня, но оно предназначалось также и отцу – ведь он не смог внушить к себе уважение, а ей этого хотелось. Я знала, что пока они были женаты, ей приходилось спать, пряча сумочку в наволочку. Я видела, как она плакала, когда он заснул на лестнице в одних трусах. Я видела, как он лежал, подложив руку под голову, – огромный, розовый. Он храпел так, будто в жизни не спал слаще. Она не понимала, что я его не люблю. Ты должна его любить, сказала она, когда мне было шестнадцать. Он же твой отец.
