Я заметила, что в крови попадаются сизые сгустки, похожие на отслоившуюся кожу. Раньше я никогда не видела ничего подобного и так испугалась, что успокаивала себя: может, это все неправда, ничего такого не происходит. Я хваталась за эту мысль при каждом приступе паники, словно сойти с ума и нафантазировать себе альтернативную реальность не так страшно, как жить с тем, что творилось на самом деле. Может, ничего такого не происходит. Я уже не пыталась унять дрожь в руках и лишь ждала, когда станет легче, пока не догадалась, что это не просто эмоции, это нельзя выбросить из головы. Это объективная реальность, на которую я не могла повлиять. Мне еще никогда не было так больно.
Я присела на корточки, достала телефон и набрала домашний номер. Мама сняла трубку, и я сказала: можешь прийти ко мне на секунду? Что-то мне нехорошо. Я услышала, как она поднимается по лестнице со словами: Фрэнсис? Лапушка? Она вошла, и я рассказала ей, что происходит. Боль убила во мне всю стеснительность и щепетильность.
Задержка была? – спросила она.
Я постаралась вспомнить. У меня всегда был нерегулярный цикл, и, по моим прикидкам, с последней менструации прошло недель пять, а может, и все шесть.
Не знаю, может быть, сказала я. А что?
Ты ведь не можешь быть беременна?
Я сглотнула. И промолчала.
Фрэнсис? – сказала она.
Крайне маловероятно.
Но не невозможно?
Нет ничего невозможного, сказала я.
Ну, тогда я не знаю. Поедем-ка в больницу, раз у тебя такая боль.
Левой рукой я стискивала край ванны, пока не побелели костяшки. Потом повернулась, и меня вырвало прямо в ванну. Спустя несколько секунд, когда тошнота отступила, я вытерла рот тыльной стороной ладони и сказала: да, наверное, надо в больницу.
* * *
После долгого ожидания мне выделили койку в отделении экстренной помощи. Мама сказала, что поедет домой и поспит пару часов, и чтобы я звонила, едва появятся новости. Боль немного утихла, но не ушла совсем. Прощаясь, я держала ее за руку – ладонь большая и теплая, словно дар самой земли.
Я легла, и медсестра тут же поставила мне капельницу, но не объяснила зачем. Я старалась спокойно смотреть в потолок и считать про себя от десяти в обратном порядке. Со своей кровати я видела других пациентов – в основном старичков, но был и один молодой парень – похоже, пьяный или под кайфом. Его я только слышала – как он плачет и извиняется перед всеми проходящими мимо медсестрами. А те отвечали что-то вроде: не переживай, Кевин, все в порядке, вот умница.
Доктор, который пришел взять анализ крови, был не намного старше меня. Крови для анализов ему понадобилось много, а также моча, и он задавал вопросы о моей половой жизни. Я сказала, что у меня никогда не было незащищенного секса, а он недоверчиво выпятил нижнюю губу и сказал: никогда, ну ладно. Я кашлянула и сказала: ну, не совсем. Он посмотрел на меня поверх своего блокнота. По его лицу было ясно: он решил, что я идиотка.
Не совсем незащищенный? – сказал он. Что-то я не понимаю.
Лицу стало жарко, но я постаралась ответить как можно нейтральнее и безразличнее.
Нет, я имею в виду незавершенный секс, сказала я.
Понятно.
Тогда я посмотрела на него и сказала: я имею в виду, что он кончил не в меня, теперь понятно? Он опустил глаза к своему блокноту. Было ясно, что мы возненавидели друг друга со страшной силой. Напоследок он сказал, что мне сделают анализ мочи на беременность. Как правило, уровень ХГЧ остается повышенным в течение десяти дней – вот что он сказал перед уходом.
Я понимала, что мне делают анализ на беременность, потому что подозревают выкидыш. Видимо, сгустки в крови навели их на эту мысль. Жгучая тревога разлилась внутри меня при мысли об этом – такое происходит всегда одинаково, независимо от внешней причины: сначала осознание своей смертности, потом смертности всех остальных, а затем конечности самой вселенной, которую ожидает тепловая смерть, – логическая цепочка, которая бесконечно расширяется наружу и в конце концов уже не вмещается в мое тело. Я дрожала, руки стали липкими от пота, я знала, что меня вот-вот стошнит. Я по-глупому ударила себя по ноге, словно это могло предотвратить смерть вселенной. Затем нащупала под подушкой телефон и набрала Ника.
После нескольких гудков он ответил. Я не слышала собственного голоса, но, по-моему, сказала что-то вроде «надо поговорить». Зубы стучали, и выходило, наверное, бессвязно. Он ответил шепотом.
Ты что, напилась? – сказал он. Ты что творишь, ты зачем позвонила?
Я сказала, что не знаю. Легкие горели, лоб покрылся испариной.
Тут два часа ночи, знаешь ли, сказал он. Все еще тусуются, они в соседней комнате. Ты подставить меня хочешь?
Я снова сказала «не знаю», и он повторил, что я, похоже, пьяна. В его голосе звучали скрытность и злость в особой комбинации: скрытность распаляла злость, а злость питалась скрытностью.
Твой номер определился, кто-то мог заметить, сказал он. Черт, Фрэнсис. Что я скажу, если спросят?
Меня охватила тоска, но это все-таки лучше, чем паника. Ладно, сказала я. Пока. И повесила трубку. Он не перезвонил, но прислал сообщение с кучей вопросительных знаков. Я в больнице, написала я. Но тут же принялась жать клавишу «стереть», пока все сообщение не исчезло, буква за буквой. И засунула телефон обратно под подушку.
Я пыталась мыслить логически. Тревога – просто результат химической реакции, вызывающей мрачные эмоции. Эмоции – это просто эмоции, они не материальны. Если я и была беременна, выкидыш все равно случился. Ну и что? Беременность уже позади, и мне не нужно было думать о поправках к Конституции
[22], праве на свободу перемещений и о своем банковском счете, наконец. Тем не менее это значило, что в какой-то момент, сама того не подозревая, я носила в себе ребенка Ника, а точнее, ребенка, в котором была половинка меня и половинка Ника – прямо внутри меня. Мне казалось, что с этой мыслью надо свыкнуться, хотя я и не понимала, что именно это значит и логично ли я рассуждаю. Я была совершенно измотана, глаза закрылись. И вдруг я подумала: а может, это был мальчик?
Доктор вернулся через несколько часов и сообщил, что беременности не было, выкидыша тоже, признаков инфекции не обнаружено, и вообще, анализ крови хороший. Он говорил со мной и видел, что я вся дрожу, лицо в испарине, я, наверное, походила на испуганную собаку, но он не спросил, все ли нормально. Значит, подумала я, со мной все нормально. Он сказал, что гинеколог выйдет на смену в восемь и примет меня. И ушел, не задернув занавеску. Снаружи светало, я всю ночь не спала. Несуществовавший ребенок перешел в новую категорию небытия – не то, что исчезло, а то, чего никогда и не было. Ощущение было дурацкое, и недавние мысли о беременности казались прискорбно наивными.
