Мелисса проболталась, сказала она. Фрэнсис тоже была одаренным ребенком, поэтому я и подумала, что ей будет интересно. Документального кино про нее, правда, не снимали. И в девяносто втором она еще даже не родилась.
С тех пор я покатился под гору, сказал он. Зачем Мелисса тебе это рассказывает?
Она смотрела на него, посасывая палец, испачканный в креме, – скорее дерзко, чем соблазнительно.
Она мне доверяет, сказала она.
Я посмотрела на Ника в зеркало заднего вида, но он следил за дорогой.
Она без ума от меня, сказала Бобби. Но вряд ли дело зайдет далеко, она, по-моему, замужем.
Да за каким-то актером, подумаешь, сказал Ник.
Бобби прикончила пирожное за три-четыре укуса. Затем поставила диск Animal Collective и врубила громкость на полную. Когда добрались до магазина товаров для дома, мы с Бобби остались курить на парковке, а Ник пошел внутрь за шезлонгами. Вернулся, неся их под мышкой, и смотрелся при этом очень мужественно. Я затоптала окурок носком босоножки, а Ник открыл багажник и сказал: боюсь, озеро вас сильно разочарует.
Двадцать минут спустя Ник припарковался, и мы пошли вниз по дорожке между деревьев. Озеро лежало голубое и спокойное, зеркалило небеса. Вокруг не было ни души. Мы сидели на траве у воды, в тени ивы, и ели кремовые пирожные. Мы с Бобби по очереди пили теплое и сладкое вино прямо из бутылки.
А купаться в нем можно? – сказала Бобби. В озере.
Я думаю, да, сказал Ник.
Она вытянула ноги на траве. Сказала, что хочет поплавать.
У тебя же нет купальника, сказала я.
И что? – сказала она. Тут никого нет.
Я здесь, сказала я.
Бобби это насмешило. Она смеялась, запрокинув голову к кронам деревьев. На ней была хлопковая блузка без рукавов, в мелкий цветочек, а руки в тени казались худыми и смуглыми. Она начала расстегивать пуговицы. Бобби, сказала я. Ты же не по-настоящему.
Ему можно снять рубашку, а мне нельзя? – сказала она.
Я всплеснула руками. Ник кашлянул – типа, ну-ну.
Вообще-то я не собирался снимать рубашку, сказал он.
Если ты сейчас скажешь, что против, я обижусь, сказала Бобби.
Это Фрэнсис возражает, мне-то что.
А, Фрэнсис, сказала Бобби. Она переживет.
Бобби сложила одежду на траве и пошла к озеру. Мышцы спины плавно перекатывались под кожей, на ярком солнечном свету переходы между загоревшей и незагоревшей кожей были почти не видны – она казалась цельной и абсолютно совершенной. Потом в тишине было слышно только, как от ее движений плещется вода. Жара стояла изнуряющая, с выпечкой мы уже покончили. Солнце сместилось, тень ушла, мы оказались на самом припеке. Я глотнула вина, взглядом поискала Бобби.
Она буквально бесстыжая, сказала я. Я бы тоже так хотела.
Мы с Ником сидели совсем близко – если бы я склонила голову, она оказалась бы у него на плече. Солнце заливало все ослепительным светом. Я закрыла глаза, и под веками заплясали причудливые узоры. Волосы окутал жар, в траве стрекотали насекомые. Я чувствовала запах свежей одежды Ника и апельсинового геля для душа, которым мылась в его доме.
Неудобно вчера получилось, сказал он. Про девушку из аэропорта.
Я попыталась изобразить милую понимающую улыбку, но у него был такой тон, что у меня сбилось дыхание. Он как будто только и ждал возможности поговорить со мной наедине и моментально снова мне доверился.
Некоторые девушки любят женатиков, сказала я.
Он расхохотался, я слушала его смех. Глаз я не открывала, и алые узоры проплывали под веками, как в калейдоскопе.
Я же сказал, что, по-моему, это неправда, сказал он.
Человеколюбиво.
Я боялся, ты подумаешь, что они всерьез.
Она тебя не зацепила? – сказала я.
Луиза? Ну, знаешь. Симпатичная. Но по ночам она мне не снилась.
Ник ни разу не говорил, что я снюсь ему по ночам или даже что как-то особенно нравлюсь. На моей памяти, «по ночам она мне не снилась» – первое вербальное подтверждение: я для него что-то значу.
Ты сейчас с кем-то встречаешься? – сказал он.
Тут я открыла глаза. Он не смотрел на меня, разглядывал одуванчик, зажатый двумя пальцами. Похоже, не шутил. Я крепко сжала ноги.
Встречалась недолго, сказала я. Но, похоже, он со мной порвал.
Он крутил стебель цветка туда-сюда и пытался сдержать улыбку.
Порвал? – сказал Ник. И о чем он только думал?
Знаешь, понятия не имею.
Он посмотрел на меня, и я испугалась за свое выражение лица.
Я счастлив, что ты здесь, сказал он. Рад снова тебя видеть.
Я подняла бровь и отвернулась. Голова Бобби скакала над серебристой водой, словно тюленья.
Прости меня, сказал он.
Я натянуто улыбнулась и сказала: за то, что ранил мои чувства? Ник выдохнул так, словно опустил на пол тяжелый груз. Он расслабился, я почувствовала, как меняется его поза. Я легла на спину, и травинки пощекотали мне плечи.
Да, если они есть, сказал он.
Ты хоть когда-нибудь в жизни говорил искренне?
Я попросил прощения – это искренне. Я говорю, как рад тебя снова видеть. Чего ты хочешь? Я мог бы упасть на колени, но ты, наверное, не из тех, кому такое нравится.
Как думаешь, ты хорошо меня знаешь? – сказала я.
Он посмотрел на меня так, будто наконец-то перестал притворяться. Хорошим таким взглядом, но я знала, что он мог запросто сыграть и его, и любой другой взгляд.
Хотелось бы узнать получше, сказал он.
Тут мы заметили, что Бобби выходит из воды, но я не шелохнулась, так и лежала в тени Ника, а он не отодвинул руку, хотя она почти касалась моей щеки. Бобби поднялась на берег, дрожа и выжимая волосы. Натянула блузку, и та тут же промокла насквозь и стала полупрозрачной. Как вода, спросили мы, глядя на нее снизу вверх, и она ответила: такая холоднющая, что просто потрясающе.
На обратном пути я села на переднее сиденье, а Бобби улеглась на заднем, вытянув ноги. Мы с Ником переглянулись и быстро отвели глаза, но успели улыбнуться друг другу. Что смешного? – сказала Бобби с заднего сиденья. Но она спросила лениво, можно было не отвечать. Я поставила диск Джони Митчелл
[19] и отвернулась к окну, подставив лицо освежающему ветру. Домой мы вернулись ранним вечером.
