Так это просто секс или я тебе по-настоящему нравлюсь? – сказала я.
Фрэнсис, да ты напилась.
Ты можешь сказать, я не обижусь.
Знаю, что не обидишься, сказал он. По-моему, ты хочешь услышать, что это просто секс.
Я рассмеялась. Я была счастлива, что он так сказал, потому что мне хотелось, чтобы именно так он и думал, и полагала, что он это знает и просто шутит.
Не расстраивайся, сказала я. Но ты в этом деле и правда хорош. Я, может быть, уже говорила.
Разве что пару раз. Но хотелось бы получить заявление в письменной форме. Что-то надежное – буду рассматривать на смертном одре.
И тут он просунул руку меж моих колен. На мне было платье в полоску, ноги голые; когда он коснулся меня, я стала горячей и податливой, будто во сне. Силы совершенно покинули меня и, попытавшись заговорить, я запнулась.
Что будет, когда твоя жена вернется домой? – сказала я.
М-да. Что-нибудь придумаем.
10
Я не беседовала с Бобби с того вечера, когда она осталась у меня ночевать. Я зависала у Ника и больше ни о ком не вспоминала, я и не думала позвонить ей или встревожиться, почему это она сама не звонит. Уже когда Мелисса вернулась в Дублин, я получила от Бобби письмо с темой «ревность???».
слушай, мне дела нет, если ты запала на ника, я не хочу тебя смутить и все такое. извини, если так выглядело. (я также не собираюсь читать мораль на тему того, что он женат, я уверена, что мелисса и сама ему изменяет.) НО реально паршиво было обвинять меня в том, что я к нему ревную. это такой гомофобский стереотип – подозревать лесбиянку в том, что она втайне ревнует к мужчине, и я знаю, что ты это знаешь. более того, это унижает нашу дружбу – выставлять все так, будто я состязаюсь с мужчиной за твое внимание. по-твоему, я такая? ты действительно ставишь наши отношения ниже, чем свое мимолетное сексуальное влечение к женатому парню средних лет? это охренеть как обидно.
Когда пришло письмо, я сидела на работе, но никого из коллег поблизости не было. Я несколько раз перечитала текст. Зачем-то удалила, моментально полезла в «корзину» и тут же восстановила. Потом пометила его как «непрочитанное» и опять открыла, чтобы снова прочитать, как будто вижу его в первый раз. Разумеется, Бобби была права. Я сказала про ревность, чтобы задеть. Я просто не догадывалась, что это сработает, не думала, что вообще могу ее ранить, даже если сильно постараюсь. Для меня стало неприятным открытием, что я не только могу обидеть Бобби, но еще и сделать это мимоходом, сама не заметив. Я побродила по офису, налила в пластиковый стаканчик воды из кулера, хотя пить совсем не хотелось. Наконец, села на место.
Несколько черновиков полетели в корзину, прежде чем я закончила ответ.
Привет, ты права, я сказала полную дикость и глупость, не стоило этого делать. Я чувствовала, будто должна защищаться, и просто хотела тебя разозлить. Я виновата, что так по-дурацки обидела тебя. Прости меня.
Я отправила и вышла из электронной почты, чтобы поработать.
Филип заглянул в районе одиннадцати, и мы поболтали. Я сказала, что уже неделю ничего не сочиняю, и брови его поползли вверх.
Я думал, ты такая дисциплинированная, сказал он.
Я и была.
Тот еще месяцок выдался? Судя по твоему виду.
В обеденный перерыв я снова зашла в почту. Бобби ответила.
хорошо, я тебя прощаю. но, боже мой, ник? оно тебе правда надо? по-моему, он из тех, кто на полном серьезе читает статьи с заголовками «чумовой прием для идеального пресса». если уж тебе непременно надо мужчину, я думала, ты выберешь нежного и женственного, типа Филипа, сумела удивить.
Я не стала на это отвечать. Мы с Бобби всегда презирали культ мужского физического доминирования. Совсем недавно нас выпроводили из «Теско» из-за того, что мы прямо в магазине зачитывали вслух самые бессмысленные отрывки из мужских журналов. Но насчет Ника Бобби ошибалась. Он был совсем не такой. Он как раз из тех, кто сам посмеялся бы над глумливыми подколками Бобби и не стал бы их оспаривать. Но я не могла ей этого объяснить. И уж точно не могла сказать, что́ меня в нем особенно восхищает – то, что его привлекают заурядные и эмоционально холодные женщины вроде меня.
К концу рабочего дня я вымоталась, ужасно заболела голова. Я пошла домой, решила прилечь. На часах было пять вечера. Проспала до полуночи.
* * *
До отлета Ника в Шотландию мы больше не увиделись. Он торчал на съемках с самого утра, и пообщаться в интернете удавалось только ночью. К тому времени он уже уставал и казался замкнутым, поэтому я отвечала ему кратко или не отвечала вовсе. В сообщениях он говорил о тривиальных вещах, например, как ненавидит коллег. Ни разу не сказал, что по мне скучает, что думает обо мне. Когда я напоминала о днях, которые мы провели вдвоем у него дома, он обычно игнорил это или менял тему. Я в ответ отстранялась и включала сарказм.
Ник: единственный разумный человек на площадке – Стефани
Я: так заведи с ней роман
Ник: я думаю, это только навредит нашим рабочим отношениям
Я: отговорка
Ник: и еще ей минимум 60
Я: а тебе типа сколько… 63?
Ник: смешно
Ник: ну я ее спрошу, если хочешь
Я: да-да, спроси непременно
Дома я смотрела на Ютьюбе клипы из его фильмов и телешоу. Однажды он в затяжном сериале играл молодого отца, у которого похитили ребенка, и в одном эпизоде герой сорвался и заплакал в полиции. Этот клип я пересматривала чаще всего. Мне казалось, что в реальной жизни Ник плачет именно так: ненавидя себя за слезы, но от этой ненависти плача еще сильнее. Я заметила, что стоит мне вечером посмотреть этот клип – и ночью я говорю с Ником гораздо мягче. У него была очень простая фанская веб-страничка, которая не обновлялась с 2011 года, и порой я бродила по ней во время наших разговоров.
Я тогда болела, у меня был цистит. Вначале я настроилась терпеть постоянное недомогание и легкую лихорадку и ничего не предпринимала, но в конце концов пошла к университетскому врачу, и он прописал мне антибиотики и болеутоляющее, от которого все время клонило в сон. Я проводила вечера, разглядывая собственные руки или пытаясь сосредоточиться на экране ноутбука. Чувствовала себя отвратительно, словно в моем теле кишели ужасные бактерии. Я знала, что Ник подобными последствиями не мучается. Мы не равны. Я как бумага, которую он скомкал и выбросил.
Я снова попыталась писать, но тексты получались такими злыми, что мне делалось стыдно. Некоторые я тут же удаляла, другие прятала в папки, куда никогда не заглядывала. Я опять стала слишком серьезно ко всему относиться. Я зацикливалась на воображаемых проколах Ника, что он не так сказал или хотел сказать, – это давало мне право его ненавидеть и списывать силу чувств на ненависть. Но я понимала, что вся его вина лишь в том, что он больше не привязан ко мне, на что имел полнейшее право. В остальном он был внимателен и чуток. Временами казалось – это худшее, что со мной случалось в жизни, но одновременно горе было таким легкорастворимым: стоило ему сказать лишь слово, и мне моментально становилось легче, и я была счастлива как идиотка.
