Часть 1
1
С Мелиссой мы познакомились на поэтическом вечере, где я и Бобби выступали. Мелисса сфотографировала нас на улице у входа: Бобби курила, а я смущенно ухватилась правой рукой за левое запястье, будто боялась, что оно убежит. Мелисса снимала большой профессиональной камерой со множеством объективов, которые носила в специальной сумке. Делая снимки, она курила и болтала. Она говорила о нашем выступлении, а мы – о ее работах, которые видели в интернете. Около полуночи бар закрылся. Пошел дождь, и Мелисса пригласила нас к себе выпить.
Мы втроем втиснулись на заднее сиденье такси и пристегнулись. Бобби села посередине и повернулась к Мелиссе поболтать, так что я видела только ее затылок и маленькое, похожее на ложечку ухо. Мелисса назвала таксисту адрес в Монкстауне, а я уставилась в окно. Голос по радио бубнил: восьмидесятые… поп… классика. Прозвучал джингл. Я внутренне собралась перед визитом в незнакомый дом, приготовилась говорить комплименты и излучать очарование.
Дом был на две квартиры, из красного кирпича, у входа рос платан. В свете уличного фонаря его листья казались оранжевыми и неживыми. Я обожала изучать чужие дома изнутри, особенно если хозяева хоть немного известны, вот как Мелисса. Сразу решила запомнить каждую деталь, чтобы потом описать друзьям и Бобби все подтвердила бы.
Едва Мелисса впустила нас, в прихожую с лаем выскочил рыжий спаниель. В холле было тепло, повсюду горел свет. У двери стоял низкий столик, на нем – мелочь, расческа и открытая помада. Над лестницей висела копия картины Модильяни – полулежащая обнаженная женщина. Я подумала: да это же целый дом! Тут семья могла бы жить.
У нас гости, прокричала Мелисса в коридор.
Но никто не появился, и мы пошли за ней в кухню. Мне бросилась в глаза миска темного дерева, наполненная спелыми фруктами, и застекленная веранда. Богатые люди, подумала я. Я тогда постоянно думала о богатых. Собака прибежала за нами в кухню и крутилась под ногами, но Мелисса не обращала на нее внимания, так что и мы не стали.
Вина? – предложила Мелисса. Белого или красного?
Она наполнила огромные бокалы-чаши, и мы уселись вокруг низкого столика. Мелисса спросила, как мы угодили в поэтический слэм. Мы обе заканчивали тогда третий курс университета, но выступали вместе еще со школы. Экзамены были уже позади. Стоял конец мая.
Камера лежала на столе, и время от времени Мелисса хватала ее и делала пару кадров, подсмеиваясь над тем, что она «помешана на работе». Она прикурила сигарету и стряхнула пепел в китчевую стеклянную пепельницу. В доме вообще не пахло сигаретным дымом – интересно, подумала я, она обычно здесь курит?
Сегодня у меня появились новые друзья, сказала она.
В дверях кухни стоял ее муж. Он помахал рукой, приветствуя нас, а собака начала скулить, повизгивать и носиться кругами.
Это Фрэнсис, сказала Мелисса. А это Бобби. Они пишут стихи.
Он взял бутылку пива из холодильника, поставил на стол и открыл.
Посиди с нами, предложила Мелисса.
Да я бы с удовольствием, ответил он, но мне надо выспаться перед вылетом.
Спаниелька вскочила на стул, и хозяин рассеянно погладил ее по голове. Спросил Мелиссу, кормила ли она собаку, и та ответила, что нет. Он взял собаку на руки, и она тут же полезла лизать ему шею и подбородок, а он был не против. Сказал, что покормит ее, и вышел из кухни.
Ник снимается завтра утром в Кардиффе, сказала Мелисса.
Мы уже знали, что ее муж актер. Их с Мелиссой часто фотографировали вместе на разных мероприятиях, друзья друзей были с ним знакомы. У него было широкое приятное лицо, и выглядел он так, будто мог держать Мелиссу под мышкой, а свободной рукой при этом отбиваться от недругов.
Он очень высокий, сказала Бобби.
Мелисса так улыбнулась, будто «высокий» – эвфемизм чего-то, не обязательно лестного. Разговор возобновился. Мы немного поспорили о правительстве и католической церкви. Мелисса спросила, религиозны ли мы, и мы ответили, что нет. Она сказала, что религиозные мероприятия, типа похорон и свадеб, ее «утешают и по-своему успокаивают». Они объединяют, пояснила она. Есть в этом что-то приятное для невротичной индивидуалистки. Я училась в школе при монастыре, так что до сих пор помню почти все молитвы.
Мы тоже ходили в школу при монастыре, сказала Бобби. Непросто нам пришлось.
Мелисса усмехнулась и спросила: в смысле?
Ну, я лесбиянка, а Фрэнсис коммунистка, сказала Бобби.
И я, кажется, не помню ни одной молитвы, добавила я.
Мы еще долго выпивали и разговаривали. Обсуждали поэтессу Патрицию Локвуд
[2], которой дружно восхищались, потом «феминизм за равную оплату труда», как пренебрежительно сформулировала Бобби. Я чувствовала, что пьянею и начинаю уставать. Не могла придумать ни одной остроумной реплики и силилась придать лицу выражение «у меня отличное чувство юмора». Кажется, я много смеялась и кивала. Мелисса призналась, что пишет новую книгу эссе. Бобби читала ее первую книгу, а я нет.
Она не такая уж хорошая, сказала Мелисса. Подожди, пока выйдет новая.
Около трех часов ночи она проводила нас в гостевую комнату, сказала, как рада знакомству и как здорово, что мы остались. Мы легли в постель, я уставилась в потолок и почувствовала, насколько же я пьяна. Комната кружилась короткими рывками. Стоило пережить одно вращение, как тут же начиналось другое. Я спросила Бобби – мол, у нее тоже все идет кругом? – но она сказала, что нет.
Она удивительная, правда? – сказала Бобби. Мелисса.
Мне понравилась, сказала я.
Из коридора слышались ее голос и шаги, ее носило из комнаты в комнату. Залаяла собака, Мелисса что-то крикнула, ей ответил голос мужа. А потом мы заснули. Мы не слышали, как он ушел.
* * *
Мы с Бобби познакомились в средней школе. Самоуверенности ей было не занимать, и ее то и дело оставляли после уроков за плохое поведение, которое у нас называли «помехой преподаванию и обучению». Когда нам было по шестнадцать, она проколола себе нос и закурила. Она никому не нравилась. Однажды ее временно исключили за то, что написала «в жопу ваш патриархат» на стене рядом с гипсовым распятием. Желающих заступиться за Бобби не нашлось. Ее считали выпендрежницей. Даже я вынуждена была признать, что в ту неделю, когда ее не было, преподаванию и обучению почти ничто не мешало.
Когда нам исполнилось по семнадцать, нас не миновал школьный благотворительный бал – в актовом зале, где щербатый диско-шар отбрасывал свет на потолок и зарешеченные окна. Бобби пришла в легком летнем платье и, похоже, забыв причесаться. Выглядела она ослепительно, так что всем пришлось постараться, чтобы не обращать на нее внимания. Я сказала ей: отличное платье. Она угостила меня водкой, которую протащила в бутылке из-под кока-колы, и спросила, заперта ли вся остальная школа. Мы подергали дверь на запасную лестницу и обнаружили, что она открыта. Там никого не было и свет не горел. Сквозь половицы мы слышали музыку снизу – словно где-то звонил чужой телефон. Бобби дала мне еще отхлебнуть водки и спросила, нравятся ли мне девушки. Рядом с нею легко было держаться невозмутимо. Я ответила: конечно.
