Ты будешь играть «Прелюдию и аллегро в стиле Пуньяни» Фрица Крейслера. Давным-давно другой скрипач выбрал эту мелодию для выступления перед Труманом, Черчиллем и Сталиным в Потсдаме. Такая уж это музыка. Стоило один раз услышать «Прелюдию» в непревзойденном исполнении Нади Салерно-Зонненберг – тебе тогда было одиннадцать, – как ты поняла, что обязана ее выучить. Шесть лет ты осваивала – нота за нотой, такт за тактом – эту одну из самых эффектных, впечатляющих, притягивающих внимание скрипичных композиций. Когда режиссеру кино нужно показать зрителям, что перед ними талантливый скрипач, он заставит его сыграть «Прелюдию» (к примеру, ее играют скрипачи в «Повелителе приливов» и «Море любви»). Она всегда вызывает определенную реакцию аудитории – ту, что можно коротко охарактеризовать как «вау». Глубочайшая тишина воцаряется в зрительном зале после того, как музыкант совершает нечто, что кажется физически невозможным и потому волшебным. Вот что ты собираешься сделать сейчас, твоя цель – заставить всех сказать «вау».
Спустя много лет с того выступления мама признается, что после концерта к ней подошла одна из твоих школьных учительниц и сказала: «Я переживала, что они станут над ней смеяться. Сами знаете, какие они, дети». Ты узнала, «какие они, дети», еще девять лет назад, на своем первом концерте, когда стояла в другом зале по другую сторону Аппалачских гор и играла «Сияй, сияй, маленькая звездочка». С тех пор ты поняла, что значит «жизнь в теле». Иногда тебе хочется покончить с ней – в такое отчаяние она тебя приводит. «У Джессики большие губы, – говорит парень в седьмом классе на алгебре, – значит, хорошо сосет». «Жизнь в теле» означает, что каждая твоя физическая черта – даже губы, которые нельзя оставить за порогом класса алгебры, – впредь будет пристально изученной, каждый сантиметр твоего тела станут разглядывать и комментировать, оценивая их сексуальный потенциал. К девятому классу все девочки погружаются в тихое голодное отрицание «жизни в теле», а парни пишут на доске, на шкафчиках и столах простую аббревиатуру – ВНК. Все ученики знают, как она расшифровывается, а учителя нет. На уроках парни показывают тебе вырванные листки из блокнота с этой аббревиатурой – ВНК. Ты заходишь на урок химии, и на доске написано «ВНК». «ВНК!» – кричат ребята вслед девчонкам в школьных коридорах. Те же буквы выцарапаны на двери школьного туалета для девочек, на спинках сидений в школьном автобусе и под откидной крышкой парт. Они пишут это чесночным порошком на ветровом стекле старенького «ниссана», принадлежащего твоему отцу, – однажды папа разрешил тебе взять машину и поехать на вечеринку. (Чеснок – потому что ты италоамериканка. Парни зовут тебя «темной», намекая на твое происхождение. Когда ты перед возвращением домой смываешь надпись в автомойке, чесночная вода попадает в вентиляцию машины, и отныне «ниссан» всегда будет пахнуть кухней в итальянском ресторане, напоминая: сбежать от «жизни в теле» невозможно даже в собственном автомобиле.) Они пишут «ВНК» в твоем экземпляре ежегодника. Смеясь, кричат «ВНК» и хлопают друг друга по спине.
ВНК. Встань на колени (и отсоси).
Да, дети могут смеяться друг над другом. Теперь ты знаешь об этом намного больше, чем в восемь лет, когда стояла на сцене и играла «Сияй, сияй, маленькая звездочка». Ты научилась этого избегать – за годы разработала десятки, даже сотни стратегий. Ты носишь правильные носки. Завиваешь волосы. Бреешь ноги, подмышки, линию бикини. Маскируешь прыщи компактной пудрой. Умоляешь родителей купить тебе именно такое платье, именно такие юбку и туфли, как в каталоге модной одежды для девочек-подростков, который присылают вам по почте. Каждый день ты занимаешься спортом по несколько часов, чтобы оставаться худой, насколько это возможно. Ты загораешь на солнце. Отслеживаешь месячные, чтобы те, не дай бог, не начались в школе. Учишься смеяться, когда парни кричат тебе вслед «ВНК!», чтобы те считали тебя крутой, невозмутимой и думали, что ты на их стороне. Тогда они оставят тебя в покое. Ты учишься флиртовать и вести тебя тише и скромнее, чем хотела бы. Учишься окружать себя другими девочками, бегать в стае. Встречаешься с самыми популярными мальчиками, хотя видишь, что не особо им нравишься и они постоянно изменяют тебе. В жестокой иерархии старших классов быть девушкой популярного мальчика – значит достигнуть статуса, к которому ты никогда не пришла бы самостоятельно. Это возвышает тебя не только в глазах одноклассников, но и в глазах некоторых учителей. Греясь в лучах популярности, исходящих от высоченного и мускулистого Фернандо, будущей модели и звезды рекламной кампании «Докерз», ты видишь мимолетную, но несомненную тень одобрения на лицах взрослых, их ностальгию по забытому сногсшибательному сексу, который бывает только у подростков и которым, как им кажется, занимаетесь вы. Поскольку никаких эмоций к себе ты пока не испытываешь (кроме негативных – в отношении собственного тела), ты воспринимаешь себя лишь как отражение того, что о тебе думают окружающие.
И только в одной ситуации ты можешь оставаться собой и ощущать себя полноценным человеком. Даже жестокие годы в средней и старшей школе не разубедили тебя: никто не станет смеяться над тобой, пока ты играешь на скрипке. Они просто не смогут.
Ты занимаешь свое место перед собравшейся толпой и настраиваешь пюпитр. Ты совсем не нервничаешь. Чувствуешь себя полной энергии, живой. Много лет спустя ты поразишься тому, насколько мала и вместе с тем существенна разница между концентрацией, вызванной приливом адреналина, и паникой, порожденной тем же адреналином. Твоя аккомпаниаторша, эксцентричная учительница фортепиано, всегда готовая сыграть с тобой дуэтом – а играет она виртуозно, – садится за школьное пианино, которое выкатили из чулана для спортивного инвентаря специально ради такого случая. Ты ставишь левую стопу так, чтобы пальцы ног находились на одной линии с завитком скрипки. Подносишь скрипку к подбородку, и подбородник упирается в мягкую шею. Ставишь на смычок пять пальцев правой руки – большой подогнут, как коготь, указательный слегка торчит, средний и безымянный мягко согнуты, мизинец – на самом верху. Резко вдыхаешь и начинаешь играть.
Прелюдия исполняется в медленном темпе и на первый взгляд кажется простой. Она начинается с нижнего регистра – эти ноты может взять любой новичок, но потом неторопливо нарастает и поднимается к верхнему регистру; если здесь скрипач отвлечется, пьеса превратится в визгливую какофонию. Но высокие ноты еще не самое сложное в этой композиции. Каждый скрипач знает, что сложнее всего аллегро – то самое аллегро, после которого все скажут «вау».
Сыграв последнюю ноту прелюдии, ты почти не делаешь паузу. Не хочешь, чтобы кто-нибудь захлопал в перерыве между прелюдией и аллегро, но главное – не хочешь давать себе время подумать о дальнейших шагах. Резкий вдох – и ты вообще перестаешь думать, перестаешь быть. Ты вся действие: за каких-то пару секунд уже сыграла две строчки, потому что аллегро очень быстрое, из-за скорости даже не видно пальцев, они сливаются с серебристым горизонтом над левой рукой. Арпеджио. Музыкальные волны. Ты сыграла их сто, и сотни еще впереди. Двойные ноты: два, три, четыре звука одновременно на разных струнах; смычок не просто ходит вниз, вверх и снова вниз, а делает вниз-вниз, вниз-вниз, вверх-вверх, взмывает и ударяет по струнам – та-да, та-да, та-да-да. Конский волос рвется от напряжения. А вот и «вау». Затихает фортепианный аккомпанемент: глухой рокот клавиш – как отдаленные раскаты грома. Пальцы взлетают к самой шейке. Ты повисаешь на высокой ноте, будто альпинист, держащийся за вершину одним пальцем. Но покорить вершину – не главное. Важнее побороть страх падения. Шесть лет ты училась играть эти шестнадцать нот одну за другой, сначала выставив метроном на шестьдесят ударов в минуту, потом на девяносто, на сто двадцать пять. Сейчас ты играешь на ста шестидесяти восьми. В промежутках между нотами ты слышишь тишину. Абсолютную, глубочайшую тишину в зрительном зале, застывшем в неподвижности. Ничто другое на всем белом свете с этим не сравнится. В эти мгновения ты перестаешь жить в теле. Выходишь из него. Никто больше не думает о твоем теле, даже ты сама. Дальше – спуск по грифу, как по лестнице со ступенями разной высоты; сложное плетение из нот, какие-то повторяются, какие-то нет. Это контрмелодия – будто ты играешь две совершенно разные композиции на двух разных скрипках, слившихся в одну. Накатывают волны арпеджио. Конский волос рвется с обеих сторон смычка, мелко клубится канифольный дымок. Последняя строчка – адажио. Замедление. Как прощальный поклон – ну вот и все, та-да. Ты удерживаешь последнюю ноту, вытягиваешь ее до колодки смычка, вибрато, вау, конец.
