У меня плохие новости насчет концерта в Карнеги-холле. Организаторы решили отменить его. Звони, если возникнут вопросы.
Но ты не станешь звонить и задавать вопросы, потому что в Америке стоит задать вопрос – и тебя тут же уволят. Ты все равно не получила бы ответа на самый важный из них: разве еще несколько месяцев тому назад Джейк не говорил, будто все билеты на концерт в Карнеги-холле раскуплены? Неужели организаторы догадались, что Композитор выступает под фонограмму? И если да, то кто проболтался? Может, доброе имя самого престижного концертного зала в стране спас высокий русский скрипач, когда-то учившийся в Московской консерватории?
Холоднее, чем в России
По дороге на выступления Евгений любил слушать техно и электронную музыку. В начале тысячелетия чарты возглавлял Моби. Однажды мы слушали его «Вперед»
[98] по пути в выставочный центр в Оушен-Сити. Дело было в январе, валил снег. Мы продавали диски Композитора ошарашенным женщинам, бродившим по пустынным проходам торговых залов, где рождественские товары были выставлены со скидкой. В другой раз, летним вечером, мы ели жареную курицу в пенсильванском городе Уилкс-Барр, а по пути домой курили и слушали «Хрупкость»
[99] – эта музыка действовала как клубный наркотик, эффект от нее накатывал волнами. Я до сих пор слышу этот трек с низкими басами, хотя все места, в которых мы побывали, слились в моей памяти: заснеженный городок в Новой Англии, где был гавайский ресторан с макетом действующего вулкана, занимавшим целую комнату; стейк-хаус в Оклахома-Сити, обещавший бесплатно накормить любого, кто за один присест съест пятифунтовый стейк; бар на берегу озера в Кливленде, где я выпила слишком много странного напитка под названием «рождественский эль», и меня вырвало жареной треской в арендованной машине; косметический магазин в торговом центре в Коннектикуте, где Евгений наблюдал, как я распыляла на себя ванильные духи из розового пузырька; ниагарский водопад, который я увидела впервые, – он рассыпался мелкими брызгами прямо напротив нашего шатра на сельской ярмарке…
Мне кажется, в техно Евгению нравился бесконечный повтор оригинального семпла, идеальный синтез искусственного и настоящего. Прошло много лет с тех пор, как мы в последний раз виделись, но каждый раз, слыша «его» музыку, я вспоминаю о нем. Однажды по пути на очередное выступление – то ли в Кливленд, то ли в Майами, то ли в Коннектикут – Евгений рассказал о том, как ездил в турне с Композитором и Ким. Это было за несколько лет до «Боже, благослови Америку». Они выступали в магазинах сети «Барнс энд Ноубл»
[100], заезжая практически в каждый, и играли у прилавков со стопками бестселлеров, соревнуясь в громкости с шипящими кофеварками. Тогда у них не было современного дома на колесах, они ездили в трейлере старой модели, который прицеплялся к пикапу. Композитор и Ким сидели в кабине, а Евгений лежал на койке в фургоне, свернувшись калачиком. Отопление не работало. Однажды они всю ночь ехали через Монтану, и Евгений так замерз, что уже не рассчитывал дожить до утра.
Я рассмеялась. Русский эмигрировал в Америку в поисках лучшей жизни, а сам чуть не замерз! Очень по-русски.
– Тебе смешно, – сказал он, – а я тогда не на шутку испугался и думал, что умру. В этом трейлере было холоднее, чем в России. Никогда еще я так не мерз. Тогда-то я и понял, что ему на меня плевать. Если бы я умер, он просто сказал бы: «Ну вот, теперь придется выписывать в Монтану другого скрипача».
Я выслушала его с сочувствием. В тот момент Евгений находился в трудной ситуации: его могли выслать из страны, и он спешно собирал документы на визу. Он говорил с акцентом, не имел ни родных, ни денег; если бы что-то пошло не так, ему никто не помог бы. Композитор мог добиться его депортации. Со мной подобного никогда не произошло бы. Окружающие – такие же американские граждане, как и я, – непременно заметили бы, случись мне замерзнуть насмерть в трейлере.
Но много лет спустя я понимаю: Евгений рассказал мне о том случае в Монтане вовсе не ради моего сочувствия. Он пытался предупредить меня, чтобы в турне с Композитором я была осторожнее. Я не замерзла насмерть, однако жила в постоянном страхе (мне тогда казалось, что причина в моем помутившемся рассудке): ощущение смертельной угрозы не оставляло меня ни на минуту.
Позднее, анализируя свой страх, я пришла к выводу, что угроза была не такой уж воображаемой. Патрик, прежде никогда не водивший трейлеры, сидел за рулем по четырнадцать часов в день. По вечерам он до беспамятства напивался ирландским виски и шел в свой номер, спотыкаясь и падая, а наутро вставал и снова выводил машину на опасную трассу. Дом на колесах разваливался буквально на глазах. Оторванные зеркала заднего вида держались на скотче, а когда мы жаловались на жару – кондиционер сломался посреди раскаленной калифорнийской пустыни, – Композитор игнорировал нас. Мы не раз чудом избегали столкновения с громадными грузовиками-тяжеловесами, которые заносило на узкой дороге. Грозили нам «столкновения» и другого рода: нередко мы с Харриет проходили по коридорам дешевых мотелей, крепко держась за руки, пока с парковки за нами наблюдали подозрительные личности. Незнакомые мужчины увязывались за нами в прачечную, фитнес-центр, к торговому автомату. И хотя физически в турне я не пострадала, всякая связь с реальностью была утрачена. И никто ничего не замечал, пока я не вернулась домой и не упала на пол в подвале родительского дома.
Евгений за какие-то пять минут спокойно и без лишнего пафоса рассказал мне, что Композитор чуть его не прикончил. Мне понадобилось несколько лет, чтобы поведать о том же самом – именно с этой целью я писала и переписывала эту книгу много раз.
Прелюдия и аллегро
Виргиния, 1998 год
Твое последнее сольное выступление проходит примерно в той же обстановке, что и первое: это рождественский концерт в спортивном зале школы в Аппалачии, где собрались ученики всех параллелей. На этот раз ты в выпускном классе, тебе уже не восемь лет, и ты остро чувствуешь на себе взгляды собравшихся. Твои одноклассники сидят на скамьях и металлических складных стульях. Девчонки вырывают листики из блокнотов и пишут друг другу записки; парни сплевывают шелуху от семечек и жевательный табак в пустые пластиковые бутылки из-под «Маунтин Дью». Невыспавшиеся учителя стоят в боковых проходах, сложив руки на груди, и высматривают нарушителей порядка. Учитель физкультуры – в шортах, несмотря на мороз, – с тоской поглядывает на баскетбольное кольцо. На его широкой груди безмолвно покоится серебристый свисток.
Ты стоишь у двери черного хода. Пышные черные локоны собраны заколками, украшенными стразами и цветками пуансеттии; черное платье без рукавов из тонкой струящейся ткани волочится по свежеполированному полу баскетбольной площадки. Вытирая о платье вспотевшие ладони, ты перекладываешь скрипку из одной руки в другую.
Вышедший директор рявкает на аудиторию, велит всем заткнуться и сидеть тихо и начинает концерт. Вяло вступивший оркестр играет рождественскую мелодию. Ребята на скамейках пинают друг друга. Учитель испанского отрывается от стопки проверочных работ и бросает на них предупреждающий взгляд.
