Я знаю, что это значит. Владение музыкальным инструментом на языке кинематографа равно интеллекту, компетентности и утонченности. (Как и игра в шахматы: если персонаж фильма играет в шахматы, мы понимаем, что он умный.) В «Хозяине морей» используется именно этот прием. Герой Кроу – капитан Джек Обри по прозвищу Счастливчик Джек – умен, потому что не только владеет искусством ведения боя в открытом море, но и исполняет на скрипке прекрасную классическую музыку.
Однако Рассел Кроу не скрипач. Первое, что его выдает, – звук: в тесной корабельной каюте с деревянными стенами скрипка звучала бы совсем иначе. Есть и более вопиющая ошибка: в одном из ключевых кадров Кроу даже не шевелит пальцами левой руки. Когда звучит пиццикато, его щипковый палец не касается струн. В какой-то момент меня осеняет: в фильме с громадным бюджетом (сто пятьдесят миллионов долларов, как я узнаю позже), где показаны пугающе правдоподобные сцены корабельных сражений XIX века и использована детально воссозданная копия корабля в бушующем океанском шторме; в фильме с невероятными звуковыми эффектами, имитирующими вой ветра и треск ломающегося дерева, – в таком фильме никому и в голову не пришло научить Рассела Кроу хотя бы изображать игру на скрипке. И неважно, что его пальцы почти не показывают, даже скрипач-любитель поймет: сцены со скрипкой – обман. Да бог с ними, с пальцами, – достаточно посмотреть на то, как он держит инструмент. Кроу прижимает его к себе слишком крепко, как будто боится уронить, – словно отец с новорожденным младенцем. Так делают все, кто никогда не играл на скрипке; каждый человек, хотя бы раз просивший попробовать сыграть пару нот на моем инструменте, пугался, взяв его в руки. Никто не ожидал, что скрипка окажется такой легкой и хрупкой. Столь маловесная вещица не способна, по мнению многих, производить такой глубокий звук, напоминающий грудной человеческий голос. Сочетание хрупкости и силы пугает. Со скрипкой в руках даже самый крутой голливудский мачо кажется уязвимым.
Вместе с тем, если пристально не вглядываться, со скрипкой в руках даже самая испуганная молодая женщина выглядит крепкой и сильной, как хозяин морей.
С тобой легко работать
Нью-Йорк, август 2003 года
После съемок концерта для Пи-би-эс ты продолжаешь рассылать резюме из своей солнечной гостиной, в которой появился диван виноградного цвета, найденный на помойке. У дивана нет подушек и странные подлокотники, похожие на верхушки черных телеграфных столбов, но он не имеет неприятного запаха, не кишит клопами и потому, на твой взгляд, стоит тех усилий, которые вы с подругой приложили, чтобы втащить его в лифт. Теперь ты печатаешь сопроводительные письма, сидя на фиолетовом диване с подлокотниками – телеграфными столбами. Твоя цель – уехать работать журналисткой на Ближний Восток, но это в идеале, а в реальности ты готова на все. Ты покупаешь свой первый мобильный телефон и постоянно смотришь на него, ожидая, что твое будущее тебе позвонит.
И однажды, спустя несколько месяцев поисков (все это время ты платишь за квартиру гонорарами с концертов), ты получаешь вожделенную должность. Правда, это скорее не полноценная работа, а оплачиваемая стажировка в «Нью-Йорк таймс», но ты не видишь разницы. Женский голос на том конце провода просит тебя приехать в офис на собеседование, и ты бежишь по адресу в Челси, который она тебе продиктовала. На месте оказывается, что это не редакция «Нью-Йорк таймс», но ты же не в курсе, как у них там все устроено.
Женщине, которая тебе звонила, на вид около шестидесяти. Она одета в дорогой дизайнерский костюм, а ее волосы уложены так безупречно, что ты задумываешься, не парик ли это. Позже ты узнаешь, что когда-то она была главным редактором знаменитого журнала о моде и именно поэтому так выглядит. Она сидит за огромным полированным столом, на углу которого стоят коробка с бумажными салфетками и антибактериальный лосьон. Все предметы – от ручек в подставке до идеально ровной стопки бумаг и блестящего контейнера для скрепок – выглядят так, будто разложены специально для фотосессии, посвященной жизни модного офиса. Женщина объясняет, что ее компания занимается «специальными проектами» для журнального подразделения «Таймс». Ты не знаешь, что это значит, но уже представляешь, как помогаешь вести журналистское расследование и пишешь длинную статью, которая впоследствии удостоится Пулитцеровской премии. Женщина спрашивает, интересуешься ли ты модой. Нет. Хотя ты и могла бы, пошарив на полках в «Эйч энд Эм», сделать вид, что интересуешься, однако женщина окидывает тебя критическим взглядом с ног до головы, и ты понимаешь: ее не обмануть.
Через несколько дней она перезванивает и все-таки предлагает тебе работу: трехмесячную стажировку с оплатой в два минимальных оклада. Этого (и гонораров за концерты) хватит, чтобы платить за квартиру, коммунальные услуги и выплачивать взносы по студенческому займу. Твоя работодательница подчеркивает: если ты согласишься на стажировку (можно подумать, ты откажешься), то сможешь в дальнейшем указывать в резюме, что работала в «Нью-Йорк таймс». Собственно, в этом и состоит весь смысл данной операции: возможно, это твой шанс устроиться на полную ставку в «Нью-Йорк таймс», или найти место на Ближнем Востоке, или и то и другое сразу. Ты знаешь, что многие успешные журналистки начинали в отделе моды и почти все женщины в СМИ проходят через рубрику «Стиль».
На следующий день ты приходишь в офис. Начальница вручает тебе бейдж, и ты выхватываешь его у нее из рук, как выигрышный лотерейный билет. На нем написано: «Джессика Хайндман, сотрудник редакции, “Нью-Йорк таймс”». Будь у тебя фотоаппарат, ты сфотографировала бы этот бейдж и отправила снимок родителям, а может, и в местную газету родного городка: ее сотрудникам нравится печатать репортажи о местной «молодежи», занимающейся в жизни чем-то еще, кроме торговли наркотиками и службы в Ираке.
Лишь через несколько дней приходит понимание: несмотря на надпись на бейджике, ты работаешь не в «Нью-Йорк таймс». «Специальные проекты», которыми занимается твоя редакция, – это рекламные вставки, что-то вроде скидочных купонов для супермаркета, которые вкладывают в местную газету в твоем родном городе, только более красивые и напечатанные на хорошей бумаге. Твоя работа – помогать организовывать модные фотосессии, где модели позируют в дизайнерских нарядах, но на самом деле ты почти весь день скрепляешь бумажки степлером. Впрочем, иногда приходится вынимать скрепки, а потом скреплять листы заново («В журналах принято, чтобы скрепки располагались вертикально, – наставляет тебя начальница, глядя на стопку из тысячи неправильно скрепленных бумажек. – Это все нужно переделать»). Пускай ты сможешь впоследствии упомянуть «Нью-Йорк таймс» в своем резюме, в действительности ты не работаешь там и не приложишь руку ни к одному напечатанному там журналистскому материалу.
Три месяца ты скрепляешь и раскрепляешь бумажки, заказываешь обеды и координируешь доставку дизайнерской одежды в места проведения фотосессий в Вест-Виллидж. Кроме работающих с тобой начальницы и еще одной стажерки, ты не встречаешь никого из сотрудников «Нью-Йорк таймс».
Однажды начальница говорит тебе одну очень важную вещь. Девять часов вечера, пятница; ты двенадцать часов кряду скрепляла документы. Вторая стажерка – она живет с родителями в кирпичном особняке в Верхнем Вест-Сайде и каждый день ходит на работу в пошитых на заказ шелковых блузках и отглаженных брюках со стрелками, да еще и с разными дизайнерскими сумочками (рядом с ней ты выглядишь оборванкой в пятнадцатидолларовых красных круглоносых туфлях из дешевого универмага; тебе эти туфли казались модными, но начальница сказала, что в таких «только в цирке выступать», и предложила закупиться в «Клаб Монако»
[71]), – ушла домой сразу после окончания рабочего дня, не скрывая усталости и явного презрения к происходящему.
