Часть III. Водонепроницаемые отсеки
Ты становишься тем и только тем, чем хотел стать, и ничем больше, ибо заплатил за это слишком дорогой ценой
[61].
Роберт Пенн Уоррен. Вся королевская рать
Сыграем что-нибудь веселенькое и жизнерадостное, ребята; как сказал капитан, паниковать ни к чему.
Первая скрипка Уоллас Хартли. К/ф «Титаник»
Национальное телевидение
Портсмут, Нью-Гэмпшир, июнь 2003 года
Ты играешь на скрипке под прицелом семи профессиональных камер, которыми управляют четырнадцать операторов Пи-би-эс. Одна из них висит на кран-балке прямо над твоей головой и снимает панораму зрительного зала – двухэтажного, с партером и балконом. Ты выступаешь в историческом мюзик-холле в Портсмуте – том самом, где Марк Твен когда-то читал вслух свои произведения, Коди по прозвищу Буффало Билл выступал с шоу «Дикий Запад», а Уинтон Марсалис, Джошуа Белл и Дэвид Кросби
[62], в отличие от тебя, играли не под фонограмму.
В зале нет ни одного свободного места: он под завязку набит почти тысячей «хардкорных фанатов» Композитора. Те рады поучаствовать в записи концерта, которую скоро начнут транслировать все крупные филиалы канала Пи-би-эс в США и будут распространять на DVD под названием «Боже, благослови Америку». Ведущий концерта – Голливудская Знаменитость. Трансляция станет хитом на Пи-би-эс, и ее небывалый успех приведет к тому, что годом позже вы отправитесь в турне по пятидесяти четырем городам Америки. На канале Пи-би-эс трансляцией останутся довольны и в будущем не раз обратятся к Композитору с просьбой записать подобный концерт.
Наш ансамбль на сцене в Портсмуте не похож на обычный оркестр. Четырнадцать человек с диковатыми улыбками на лицах и странным набором инструментов: шестью скрипками, свирелью, тремя виолончелями и двумя перкуссиями. Композитор за роялем. В темном углу перед синтезатором сидит пожилой мужчина с лысиной; зачем он здесь – на первый взгляд непонятно, но ты-то знаешь: любые звуки с фонограммы, которые физически не могут издавать музыканты на сцене, можно потом списать на синтезатор. Музыка, которую слышат зрители в Портсмуте и позднее в телетрансляции, на самом деле была записана несколько лет назад, и на записи играют совсем другие музыканты. Сцена тускло освещена и окутана плотными клубами дыма. В дыму ты не видишь ничего, кроме выключенного микрофона перед собой.
Перед началом концерта – генеральная репетиция и саундчек. По сцене бегают светотехники и звукооператоры – их несколько десятков, они готовят оборудование, взволнованно перешептываются, отдают приказы по рации. В какой-то момент звукооператор принимается отчаянно кричать в беспроводной микрофон. Он так распаляется, что приходится приостановить репетицию.
– Не знаю! – кричит он в звукорежиссерскую будку. – Звука нет! Его просто НЕТ! Ничего не понимаю! Его просто нет!
Все музыканты на сцене прекрасно знают, почему звука нет, но только Ким решается заговорить. Со свирелью в руках она шагает через сцену и подходит к Композитору.
– Скажи им, – тихо произносит она. – Просто скажи.
«Боже, благослови Америку», турне 2004 года
Литл-Рок
Где-то между «Туманным озером» и «Золотыми лесами» мне снова очень хочется в туалет, несмотря на то что я уже трижды была там перед концертом. На самом деле – нет, не хочется. Это мой мозг пытается обмануть меня – заставить бежать со сцены. Я стараюсь его игнорировать.
Мы с Харриет пользуемся на сцене своим тайным языком. Мы живем ради небольших нюансов в мелодии, одного-двух тактов, где плоская музыка Композитора достигает максимальной для нее глубины. Но сегодня даже они меня не радуют. Нестерпимо хочется в туалет. Или нет? Как понять, насколько сильно ты хочешь в туалет? Как я поняла это до концерта? Когда научилась определять? Если этому можно научиться, значит, можно и разучиться? Мы принимаем такие умения как должное: всегда знаем, когда нам нужно в туалет, а когда нет, и не задумываемся об этом, но потом наступает момент, когда ты вдруг начинаешь сомневаться, и дальше все в жизни кажется не таким уж ясным («Писать или не писать? Вот в чем вопрос»). Ноты медленно сменяют друг друга. Я мечтаю о том, чтобы Композитор нажал на кнопку перемотки на своем плеере и ускорил концерт. Вспоминаются лекции по астрономии в колледже: согласно теории относительности Эйнштейна, правильно выбрав ракету, можно перенестись из сентября в декабрь всего за пять минут. В квантовой физике вовсе утверждается, что объект может находиться одновременно в двух местах. Итак, если Эйнштейн прав, меня нет на этой сцене. Уже наступил канун Рождества, и я вернулась к родителям в Виргинию; я сижу в собственном туалете, или ем праздничное угощение – «пир семи рыб»
[63] и анисовое печенье, или открываю подарки. Согласно Эйнштейну, я не в Литл-Роке и не собираюсь вот-вот описаться на сцене.
Теория относительности не помогает, и я пробую другую тактику. Фальшивый оптимистичный голосок внутри твердит: смакуй каждую ноту. Нащупывай ее сладостное звучание мягкими подушечками пальцев. Согревай ее вибрато. Пусть пальцы пылают маленькими костерками, разогревая ноты до полной готовности. Одна, другая – ударяй и веди смычком по струнам. Согревай. Еще двадцать тактов. Пятнадцать. Пять. Еще шесть песен. Пятьдесят тактов. Тридцать. Двадцать. Еще пять песен. Мне нужно в туалет. Нет, не нужно. Это только кажется. Еще четыре песни.
Я пытаюсь расслабиться, но боюсь: если слишком расслаблюсь, то описаюсь. Перед отъездом в турне я обошла трех врачей: решила, что у меня инфекция мочеполовых путей. А может, мои симптомы связаны с тяжелым хроническим заболеванием кишечника? Мне диагностировали его за несколько месяцев до турне. Впрочем, все врачи сошлись на том, что с моим мочевым пузырем все в порядке, да и к заболеванию кишечника эти проблемы не имеют отношения. Все пройдет, решила я. Все со мной нормально.
Я никогда прежде не задумывалась о том, что сложности могут возникнуть не только с телом, но и с головой. Что мозг может играть со мной злые шутки, фокусируясь именно на той сфере, которую мне меньше всего хочется обсуждать, – на моих туалетных потребностях. Что на самом деле все объясняется очень просто: я схожу с ума.
Безумие – вот что случается с людьми, которые распадаются надвое. Одна часть лжет (твердит, что ей надо в туалет). Вторая знает, что это неправда (мне не надо в туалет).
