– «Чаттахучи»? – повторяет солист, буквально выплевывая это слово.
– Да, – отвечаю я.
– Ну нет, – на его лице написано отвращение. – Мы хотим повеселиться. Никаких «Чаттахучи».
– Ясно. Извините, – резкость его ответа застает меня врасплох. – Понимаю.
Это правда. Я все понимаю. Я знаю, как можно ненавидеть песню до такой степени, что не хочешь слышать ее больше никогда.
«Боже, благослови Америку», турне 2004 года
Мемфис
Вместо предполагаемых пятидесяти зрителей на концерт в Мемфисе приходят двадцать, и большинство из них, кажется, спят во время выступления. Почти всем на вид восемьдесят – девяносто лет («М-м-м… ребят… многие из этих людей при смерти, так что не забывайте улыбаться!»). Песнь свирели их не трогает, что странно, а может, они просто туговаты на ухо. Они неподвижно сидят в креслах и смотрят прямо перед собой разинув рты. После каждой композиции Патрик запускает волну аплодисментов с заднего ряда, но иногда даже это не помогает, и хлопает он один. В том, что Патрик с нами, сомнений быть не может. Он стоит в куртке с эмблемой турне, скрестив руки на груди, и в глазах его блестят слезы.
И вдруг в середине концерта, когда Композитор, как обычно, толкает речь о Голливудской Знаменитости («знаменитый голливудский актер – классный парень!»), в зал заходит старик. Его брюки в черно-белую контрастную клетку бросаются в глаза даже со сцены. Волонтер Пи-би-эс провожает его на место, но тот не хочет садиться. Он пританцовывает на месте.
– А ГДЕ МУЗЫКА? – кричит старик во всю глотку, не обращая внимания на Композитора и его речь. Похоже, он думает, что, начни он танцевать, музыка заиграет как по волшебству. – ЧТО ПРОИСХОДИТ?
И тут впервые за все турне я улыбаюсь искренне – широкой, честной, излечивающей рак улыбкой. Волонтеру удается усадить старика, Композитор заводит свою обычную волынку о том, как он обо всех тревожится и будет молиться за здоровье каждого сидящего в зале.
– ХОРОШО! – вопит старик.
Мы начинаем играть, а он подскакивает и пускается в пляс. Волонтер пытается усадить его, но безуспешно.
– ОГО! – выкрикивает старикан после каждой песни. А по окончании концерта восклицает: – ЙУХУ-У-У!
Раньше я никогда не слышала, чтобы кто-то в зале кричал «йуху-у-у».
Мы уходим со сцены, а старик идет за нами, заходит за кулисы и орет в спину Композитору:
– МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, ДАЙТЕ СВОЮ ВИЗИТКУ!
– Конечно, – отвечает Композитор и искренне улыбается.
– МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК! ПРИХОДИТЕ ВЫСТУПАТЬ В НАШ РОТАРИ-КЛУБ
[60]!
– Конечно, – повторяет Композитор и снова улыбается, на этот раз неискренне.
Старик опять начинает танцевать.
За мной тоже увязывается зрительница. На ней фиолетовое платье, розовая шляпка и розовые туфли, в руках розовая сумочка, оправа очков «кошачий глаз» украшена драгоценными камушками.
– Мне восемьдесят шесть! – кричит она, пока я укладываю скрипку в футляр.
– Ого! – отвечаю я.
– Я живу в своем доме уже семьдесят четыре года!
– Ого!
– Вы были в зоопарке?
– Да! – я пытаюсь уследить за нитью беседы.
– Я люблю панд! – сообщает она.
– Замечательно!
– Они едят бамбук!
– Точно!
– И музыку я люблю!
– Я тоже!
Избавившись от назойливых поклонников, мы грузим аппаратуру в дом на колесах. Все готово к отбытию, но тут к нам подбегают три волонтера из Пи-би-эс. У них в руках большие алюминиевые подносы.
– Это барбекю, – говорят они, – из лучшего барбекю-бара в Мемфисе. Тут и ребрышки, и грудинка, и измельченная свинина, а вот гарнир…
Мы с Харриет сходим с ума от счастья. Мы умоляли Композитора заехать в ресторан, где готовят знаменитое мемфисское барбекю, но по выражению его лица поняли, что светят нам лишь очередные креветки по-луизиански, разогретые в микроволновке местного филиала «Руби Тьюздей», и это в лучшем случае. А в худшем – жареные цыплячьи желудки из придорожной забегаловки, потому что в такое время суток все съедобные части курицы уже съедены.
Но вот он, перед нами – целый поднос знаменитого мемфисского барбекю! С зеленой фасолью и картофельным салатом! И свежие булочки, политые растопленным соленым маслом!
– Обожемой! Обожемой! Обожемой! – визжим мы с Харриет. – Этотакздорово! Спасибоспасибоспасибоспасибо!
– Мы хотели, чтобы у вас остались хорошие воспоминания о Мемфисе, – говорят волонтеры.
Мы с Харриет приклеиваем подносы к столам липкой лентой. Дом на колесах трогается, а мы машем нашим благодетелям руками, с которых капает соус.
– АМЕРИКА! – кричу я и победоносно трясу ребрышком перед носом Харриет.
Та смеется и, подражая старикану-весельчаку с концерта, горланит:
– ЙУХУ-У-У!
«Боже, благослови Америку», турне 2004 года
Из Мемфиса в Литл-Рок
Я впервые вижу реку Миссисипи с земли, а не из окна самолета. В полете Миссисипи всегда выступает ориентиром, указывая, скоро ли мы приземлимся на Востоке или на Западе. Но сейчас мы не на Востоке и не на Западе – мы в самом центре, и Миссисипи выглядит именно такой, какой я ее себе и представляла: большой и бурой. Чего я не ожидала, так это того, насколько другую страну встречу по ту ее сторону: плоский зеленый ковер, низкий, темный и влажный. В Америке ландшафт может смениться за считаные секунды.
До финального выступления в Карнеги-холле остается меньше двух месяцев, а мой почтовый ящик доверху забит договорами от Джейка, продюсера Композитора. В финальном мероприятии будет участвовать не только наш маленький ансамбль, но и все музыканты, засветившиеся в записи телеверсии концерта «Боже, благослови Америку» для Пи-би-эс, включая Евгения. Так зрители не заметят, что состав нашей группы постоянно меняется.
Вскоре после того как Джейк присылает контракт на выступление в Карнеги-холле, я получаю письмо от Евгения с одной-единственной фразой: «Я увольняюсь». К письму приложено сообщение, которое он отправил Джейку:
Дорогой Джейк!
Я хотел участвовать в концерте в Карнеги-холле с тех пор, как ты рассказал мне о нем, но передумал.
Единственная цель этого контракта – привлечь к выступлению всех музыкантов, которые задействованы в записи DVD «Боже, благослови Америку». Тут никак не получится нанять разных людей, чтобы те выступили в разных местах, то есть провернуть обычный фокус с подменой.
