Короче говоря, памятуя об этой назидательной истории, мы с Йоргосом заключили «соглашение о гуманности»: работы велись с утра и до обеда. Затем каменщики разъезжались по домам, и кругом снова наступало полное безмолвие.
Поскольку мраморные плиты, выбранные Йоргосом, были очень массивными, как я уже сказал, установить их в стену можно было одним-единственным способом — выбив глубокую нишу. Очень скоро дом стал выглядеть так, будто подвергся массированному артиллерийскому обстрелу — на нем не было живого места.
Несмотря на побочные разрушения, внешний вид нашего жилища преображался на глазах. Стараниями Йоргоса и Макиса, а также благодаря хаотичному сочетанию мраморных блоков трех цветов — серого, бежевого и красно-бордового — безликая бетонная коробка стремительно приобретала начатки будущей индивидуальности.
А когда дело дошло до обкладки камнем колонны, удерживающей вес козырька над крыльцом, мои рабочие и вовсе вошли в раж, до хрипоты споря, какой блок куда класть, чтобы добиться наилучшего визуального эффекта. Закончив колонну, они, чрезвычайно довольные результатом, захотели сфотографироваться на ее фоне, а я с удовольствием поработал фотографом.
Вечером один из снимков я отослал Кузе. Обновленные виды дома и высокохудожественная колонна привели ее в полный восторг. Впрочем, в связи с нехваткой средств, мы решили на какое-то время остановиться на достигнутом в тревожном ожидании неизбежного начала самого трудного и дорогостоящего этапа — ремонта на хозяйских этажах. Ведь кроме штукатурных и малярных работ нам светила полная замена всех коммуникаций и окон, а это серьезные деньги.
29. Фёклины рассказы
Как же я люблю тишину нашего хутора! Особенно по утрам, пока не проснулись ни горлицы, ни цикады, ни, самое главное, Макис с Йоргосом. В эти часы ни один звук не нарушает покоя здешних мест, кроме разве что методичного «клик-клик», издаваемого секатором моего соседа Ги, который по обыкновению начинает работать в саду с первыми лучами солнца.
Явление меня миру в трусах, каждое утро происходящее на балконе, где я, тщетно пытаясь проснуться, делаю зарядку, служит Ги верным сигналом к действию. Дав мне время привести себя в порядок, сосед частенько делает перерыв в беспрестанных философских размышлениях и сельскохозяйственных хлопотах, чтобы забежать на кофе и походя осеменить вышеупомянутым «логосом сперматикосом».
Своей гипертрофированной харизмой и своеобычностью Ги иногда чем-то напоминает мне Ивана Охлобыстина в лучшие годы. Как-то я пригласил его в телеэфир моей программы. Ваня, в ту пору находившийся в самом зените славы, одновременно имевший сан священника и при этом активно занятый в шоу-бизнесе, был, наверное, единственным в стране человеком, о котором можно было без натяжки сказать, что он поп-звезда, и не погрешить против истины, независимо от того, какой смысл вы вкладываете в первую часть этого слова.
Отчетливо помню, что Ваня весь лучился и что бы он ни говорил, все воспринималось телеаудиторией ни дать ни взять как откровение святого Иоанна. Я никогда в жизни не слышал такого количества звонков в студию и не видел такой лавины народной любви, нисходящей на одного человека. Складывалось ощущение, что даже если бы мой гость не проронил в студии ни слова, зрители все одно возлюбили бы его за свет, исходящий откуда-то изнутри.
Как я уже сказал, Ги очень похож на Ваню в этом смысле, с той лишь разницей, что в отличие от Охлобыстина Ги законченный интроверт. Только представьте, отвечая на мой вопрос, что он нынче читает, Ги, не смущаясь, а даже с некоторой гордостью ответил:
— Ничего.
— Как это? Почему?
— Не хочу, чтобы чужие мысли сбили меня с собственных.
Только не торопитесь смеяться. Я на полном серьезе считаю, что мудрецов сегодня так мало именно потому, что по вине информационного бума даже самые светлые умы тратят слишком много часов своей жизни на изучение чужой мудрости, совсем не оставляя времени на генерирование собственной. Так что Ги в чем-то прав. Может, его суждения потому столь любопытны и оригинальны, что не замутнены банальщиной телеэфиров и газетных станиц?
Несмотря на очевидную обращенность внутрь себя, мой сосед превосходный рассказчик, и я обожаю его слушать. Хотя признаю, что рассказы его матери нравятся мне ничуть не меньше. Фёкла умеет держать аудиторию не хуже Ираклия Андронникова, а забавных воспоминаний в духе Василя Аксенова у нее столько, что их с лихвой хватило бы на несколько книг.
В частности в Фёклиных рассказах неоднократно фигурирует имя знаменитого пианиста и дирижера Владимира Ашкенази, некогда обосновавшегося в Эпидавре. В свое время он купил землю в самой отдаленной и живописной части бухты, сразу над симпатичной церквушкой, стоящей у кромки воды. Позднее архитектор Николай Пити́дис, чьим именем названа улица, ведущая к церкви, к слову, единственная улица с названием на всем хуторе, построил по заказу Ашкенази весьма необычный и, пожалуй, самый красивый дом в округе.
Что интересно: метрах в двухстах, тоже на скале, только на противоположной стороне пляжа, стоит самый неуклюжий дом на всем побережье. Кому бы, вы думали, он принадлежит? Архитектору Питидису.
Большинству людей очертания виллы Ашкенази, как до сих про называют этот дом местные, напоминают корабль. Однако Ги, близко друживший с сыном великого музыканта — Вовкой, который, пойдя по стопам отца, и поныне выступает с концертами под именем Вовки Ашкенази, утверждает, что до того, как дом подвергся переделке при новом владельце, он больше напоминал рояль, нежели корабль. Жаль, что мне не удалось застать этакую красоту.
Ги с видимой ностальгией частенько рассказывает, как под звуки репетиций Ашкенази-старшего возился с Вовкой на пляже, расположенном сразу под домом и имеющем форму правильного полукружья. По словам Ги, музыка в исполнении маэстро звучала в этом сложенном самой природой амфитеатре поистине божественно. Однако все, как известно, дело вкуса. И на этот счет у Фёклы есть замечательная история.
Дело было в шестидесятые годы. В единственной гостинице Эпидавра появился рояль. За инструмент ежедневно садился молодой заезжий музыкант и несколько часов репетировал, услаждая слух ценителей произведениями Прокофьева, Рахманинова и Скрябина.
Покойный муж Фёклы Анри до того полюбил слушать талантливого пианиста, что ежедневно повадился бриться в цирюльне, что располагалась в доме напротив. Через растворенные настежь окна можно было абсолютно бесплатно часами наслаждаться концертом победителя конкурса имени Чайковского и будущего обладателя семи премий «Грэмми» Владимира Ашкенази.
И вот однажды приходит Анри к цирюльнику, а в вестибюле гостинцы мертвая тишина.
— Что случилось? — спрашивает расстроенный Анри.
— Пианиста убрали.
— Почему?
— Постояльцы гостиницы подали жалобу хозяину.
— Жалобу? На что?
— На неприятный шум.
30. Лягушачья ферма и сбежавший маляр
На майские праздники Кузя на неделю составила мне компанию. Мы вместе осмотрели загнивший бассейн. Вопреки нашему предположению о том, что греческое солнце живо его осушит, этого не случилось уже хотя бы потому, что нежданно пошли дожди. Вместо того чтобы идти на убыль, уровень воды в бассейне заметно прибывал, а вместе с ним росла и степень загрязнения — вода полностью утратила прозрачность и стала почти черной. На поверхности образовался толстый слой тины, а потом откуда ни возьмись появились лягушки. Поначалу их было немного — пяток от силы. Затем лягушки то ли стремительно размножились, то ли бросили по округе клич, не знаю, но уже через пару недель чаша бассейна кишела земноводными.
