– Иииииии! – заорал чей-то голос.
Пальцы лезли в приоткрытое окно. Нападавшие, которых было не то трое, не то десятеро, выли, хрюкали, визжали. Машина, казалось, вот-вот оторвется от земли. Непонятно было, в какую сторону смотреть.
– Кончайте! – крикнул Антони.
Но те все совали пальцы в щель приоткрытого окна, дергали с обеих сторон ручки. Чье-то лицо прижалось к стеклу со стороны Антони. Точно как огромная бледная рыбина в аквариуме. Черты были смазаны, виднелись только оттопыренные уши по сторонам черепа, придававшие этой кошмарной голове нечто фантастическое. Антони включил зажигание и засигналил.
Машинка сдавленно взвыла, ее жалобный стон отдался далеко в глубокой ночи. Тут же все прекратилось. От нападавших не осталось и следа. Наступившая вновь темнота как будто опровергала случившееся.
– Одевайся, – сказал Антони. – Быстро.
Стеф послушалась. Антони зажег фары и вышел. Снаружи ничего не было. Кругом тишина, запустение. Стеф тоже вышла из машины. Она не успела надеть туфли и теперь голыми ступнями ощущала зернистость дорожного покрытия. Асфальт был еще теплый, хотя воздух заметно посвежел. В трех метрах ничего не было видно, деревья стихли. Угадывавшийся пейзаж, казалось, застыл в ожидании.
– Отвези меня домой.
Он пристально смотрел в какую-то точку вдали.
– Сейчас.
Он вернулся к «Опелю», открыл багажник, достал оттуда монтировку – на всякий случай. Потом они снова сели в машину.
– Это «головастики», по всему видать.
– Я замерзла.
Она дрожала, сидя рядом с ним. Он взял с заднего сиденья валявшийся там свитер и дал ей. Стеф не знала точно, что это такое – «головастики». Само слово она, конечно, слышала. У них дома так называли этих странных людей, живших где-то за городом, как кочевники, в трущобах, семьями, где все трахались со всеми, а еще мальчишек без крыши, вечно носившихся на мопедах, озлобленных, сопливых, с бритыми головами.
Это было настоящее дно, ниже не бывает, даже хуже «социально незащищенных». В этих людях, в их образе жизни – вдали от города, в сельской глуши, – в самой их нелепой внешности было что-то первобытное, дикое. Нетрудно было представить себе, как они спариваются как скоты где-нибудь на заброшенной ферме. Она снова содрогнулась.
– Поедем, пожалуйста.
– Знаю. Сейчас отвезу.
Больше они не произнесли ни слова. Антони то и дело поглядывал на часы. Сумка лежала в багажнике, поезд отходил через несколько часов. Ему наконец-то удалось трахнуть Стефани Шоссуа, но от этого не осталось ничего, кроме горечи, усталости. И похвастаться не перед кем. Никакого удовольствия – ни для кого.
За сто метров от своего дома Стеф попросила его остановиться.
– Все, хватит. Я пешком дойду.
Он остановил машину, даже не припарковавшись. На улицах было пусто. За всю дорогу они не встретили ни единой живой души.
– Ты далеко живешь?
– Нет.
Больше он спрашивать не стал. Стеф уже открыла дверцу и поставила ногу на землю. Ей нужны были душ и десять часов сна. Она подумала о своей комнате. Чистые простыни, знакомая с детства обстановка. На стене все еще висел постер Люка Перри. А у кровати – самшитовое распятие.
– Подожди, – сказал Антони.
– Что?
– Не знаю. Стремно все же разбежаться вот так.
– Чего тебе надо? Не будем делать из этого историю.
– Я мог бы написать тебе, – сказал Антони.
– Как хочешь.
Она была совсем рядом.
– Прости, – сказал он.
– Привет.
Она хлопнула дверью, он смотрел ей вслед. Она шла босиком, держа кроссовки в руках, и даже не попыталась оглянуться. Ну, по крайней мере, он ее трахнул. Утешаясь этой мыслью, он развернулся и поехал домой.
Часть IV. 1998
I Will Survive
[43]1
«Леклер» заметно разросся. В нем открыли отдел тканей, обновили рыбный отдел, а главное – тут появился отдел бытовой техники и электроники, достойный лучших гипермаркетов. Всего – десять тысяч метров торговых площадей. Магазин даже не закрывался на ремонт, все работы осуществлялись за временными фанерными перегородками, в то время как потребители продолжали делать покупки.
После окончания переоборудования долину наводнили рекламные буклеты, приглашавшие на грандиозную распродажу техники – от утюгов до теликов с плоским экраном. Все как с ума сошли, народ повалил толпами. Даже полицейских поставили – регулировать движение. Потом построили два перекрестка с круговым движением европейского типа. Каждую субботу на парковке, в кассах, в новом «Макдоналдсе» собирались очереди. Такой успех, и это в то время, когда пессимистам повсюду мерещился призрак кризиса. Тут было чему порадоваться.
Правда, это создавало и некоторые неудобства. Так, например, в отделе средств гигиены Антони никак не мог решиться на что-то определенное. При таком выборе, покупая зубную пасту, всегда остаешься с чувством, что прошляпил что-то лучшее. Наконец он решил остановиться на тюбике «Колгейта», после чего пошел дальше. Тележка его была уже полна, но в меру. Вокруг сновали люди, все в прекрасном настроении, их было много, тем более для среды. Магазин был весь украшен в национальных цветах. Уже несколько дней как Франция оделась в триколор, по всей стране рикошетом разлетались одни и те же слова. Он услышал их в восемь утра по своему радиобудильнику: Франция вышла в полуфинал.
Что не помешало ему отправиться за покупками. Он старался сделать все побыстрее, чтобы проскочить. Потому что в этой дыре в конце концов обязательно на кого-нибудь наткнешься. Сразу начнутся расспросы: как мама? что ты поделываешь? Антони двадцать лет, он такой молодой, у него вся жизнь впереди. Это все, что другие могли ему сказать.
– А с работой как?
– Ищу.
Беби-бумеры
[44] слушали с пониманием. В их времена с этим все же было проще.
– А как поживает мама? Привет ей передавай.
Ничего себе поживает. Да, он передаст. Хорошего дня.
После возвращения домой Антони ничего путного не делал. Конечно, он был молод. О чем ему без конца твердили. А молодому надо шевелиться. Тебе просто надо уехать в Канаду. Или получить образование. Каждый совался со своим советом. Люди – мастера налаживать чужие жизни. У Антони не было слов, чтобы объясняться с ними.
