– Я знаю, это может показаться самонадеянным, – с устрашающим энтузиазмом сказал Пьер Шоссуа. – Это не очень соответствует культуре нашего региона. Но я убежден, что у нас есть все, чтобы принять такие престижные соревнования. Я специально ездил в Анси, в Лугано, на озеро Комо. Мы ни в чем им не уступаем, нам нечему завидовать.
Мэр с серьезной миной пошутил, что, возможно, нам все же стоит позавидовать порядку налогообложения, существующему на озере Комо. Толстяк продолжил, напирая на благоприятные последствия, которые обязательно повлечет за собой это событие, но Хасин больше не слушал. Он стал смотреть по сторонам. Остальные зрители тоже не проявляли особого внимания. На лицах читалось вежливое веселье. Кое-кто посмеивался. Какой-то пьяный заорал: «Долой!», все вокруг захохотали, кроме его жены. Социальная и культурная жизнь Эйанжа была людям вообще-то по барабану. Они пришли сюда за шумом, светом, ну, и чтобы выпить. И сейчас из вежливости ждали, когда закончатся речи. Вдруг Хасин увидел что-то, что поразило его. Но он не успел понять. Знакомое лицо с обвисшим веком уже исчезло.
Антони пришел один. Видеть отца ему не хотелось, да и никого из друзей особенно тоже. Просто было желание насладиться уверенностью, что на этот раз с Эйанжем покончено. Бродить себе руки в карманах, чуть ли не как турист, среди мест, среди людей, которые не имеют к нему больше никакого отношения. Вот такое новое ощущение. Завтра он наконец-то уедет.
Он слушал, как отец Стеф произносит последние слова своей речи, и вдруг поймал себя на том, что ищет ее в толпе. Вот бы она оказалась тут. Идеальный момент для последней встречи. На этот раз они были бы на равных. Пьер Шоссуа пожелал всем прекрасного вечера. Мэр последовал его примеру. Женщина с лицом грызуна не произнесла ни слова, чувствовалось, что она разочарована.
– А пока, в ожидании фейерверка, передаю вас в искусные руки нашего диджея, – сказал в заключение мэр, представляя зрителям довольно упитанного молодого человека в белой футболке и с висящими на шее наушниками. Тот начал крутить набившую оскомину, знакомую всем музыку с ленты радио «FM». Антони и пять тысяч присутствовавших вернулись к прерванному было фланированию. Он допивал теплое пиво, когда заметил кузена.
Тот тусовался вместе со своей сестренкой и ее парнем. Рядом – коляска и два малыша: полуторагодовалая Жюли и трехлетний Киллиан. Антони пожал парням руку, поцеловал Карин и ребятишек. Они обменялись парой простых неловких слов. Встретить их было все же приятно.
– Так что, готово дело? Уезжаешь?
Карин говорила, держа дочку на одной руке, а другую положив на коляску. В ее тоне слышались и упрек, и поздравление. Антони нашел, что она здорово изменилась. Беременности сработали у нее как проявитель. Раньше можно было подумать, что она – законченная лоботряска. Но на деле она оказалась матерью до мозга костей. С появлением первого ребенка она с головой ухнула в эту новую для себя роль, и от прежнего подростка не осталось и следа: девочка умерла в родах. В свои двадцать два года она была образцом самоотречения и нежности, неистощимым источником молока, слез, любви и треволнений. Она сожгла все мосты, соединявшие ее с прежней жизнью, чтобы безоговорочно посвятить всю себя потомству, в мгновенье ока превратившись в домашнюю хозяйку с полной занятостью. Такого от нее никто не ожидал. Все ее дни – от приема пищи до сна – были подчинены одному ритму. Она поднимала детей, разогревала молоко, мыла, пеленала, потом гладила белье. Вскоре свист скороварки возвещал о наступлении полудня. На очереди были картошка, зеленая фасоль, свинина. Она выпивала свой кофе, рассеянно поглядывая, как играют дети. Около двух она позволяла себе короткую передышку и, пока карапузы дрыхли, закусывала шоколадками любимый сериал. Днем – новая порция обязанностей и хлопот: поднять детей, покормить, погулять с ними, вернуться, приготовить ужин. Когда она куда-то ходила, ее маршрут пролегал неизменно между домом и медицинским кабинетом или между «Леклером» и детской площадкой. Телик в квартире молотил по двенадцать часов в сутки. Телевизоров было три. Мика, ее парень, вкалывал на транспорте и по крайней мере три ночи в неделю отсутствовал. Вернувшись с работы, он падал на диван, и его тут же облепляли дети. Это была традиция, в эти минуты все получали мороженое. Вся семья садилась перед телевизором, наслаждаясь чудесным вкусом ванили во рту. Что может быть лучше?
При одном только взгляде на нее Антони становилось не по себе. Ох уж эти женщины, которые из поколения в поколение заканчивают полными развалинами, превращаясь в какую-то прислугу, и только и знают, что обеспечивать будущность своим отпрыскам, обреченным на те же радости и те же горести, – его реально трясло от всего этого. В их тупом упрямстве ему виделась судьба его класса. Хуже того – закон жизни всего вида, продолжающегося в веках благодаря бессознательным телам этих стоявших у плиты женщин, их широким бедрам, толстым животам. Антони терпеть не мог семью. Что от нее ждать? Да ничего хорошего, кроме сплошного кошмарного самовоспроизведения – без цели, без конца. А он будет путешествовать, творить чудеса. Он такое сделает!.. Что именно, он не знал.
Пока же они болтали с кузеном. Здорово вот так потрепаться о том о сем, пусть даже он был в курсе его новостей через мать. Вскоре все решили, что неплохо было бы выпить. Компания села в конце одного из длинных столов, установленных перед буфетом. Мест было мало, поэтому пришлось потесниться. Мика, жертвуя собой, отправился за выпивкой. Хороший он парень все-таки. Ноги – как столбы, торчат из шортов, сделанных из обрезанных треников с тремя полосками. Кузен что-то разболтался на этот раз. Последний год он не вылезал из неприятностей и теперь рассказывал о них с равнодушным видом, типа ему все равно. Что плохо скрывало затаенную где-то глубоко досаду. Он все-таки расстался в конце концов со своей дурой. Вот это точно, подумал Антони, но оставил замечание при себе. Кроме всего прочего, у него была теперь новая работа в Люксембурге: она разносил обеды крутым кадрам, принимавшим решения в стеклянных небоскребах.
– Там все только на «БМВ» разъезжают, – сказал кузен. – Они давно уже все поняли.
Антони знал это. Как и все в долине, он только и слышал разговоров, что о Люксембурге, о тамошних астрономических заработках, о смешных обязанностях, за которые платили эти суммы, и о такой потрясающей штуке, как служебная тачка. Герцогство до такой степени нуждалось в рабочей силе, что власти ввели положение, согласно которому работники, приезжающие из-за границы, могли перемещаться на «Мерседесах», «БМВ» пятой серии или на «Ауди Кваттро», не тратя при этом ни сантима. Отсюда, из Эйанжа, такая жизнь казалась земным раем.
Кузен, к сожалению, до такого еще не дорос. Он жил в маленькой двухкомнатной квартирке рядом с границей и должен был добираться до работы своим ходом.
Мика вернулся с пивом. Дети, возбужденные приближением неминуемого фейерверка, стали совершенно неуправляемыми. Карин чередовала угрозы с обещаниями, начиная каждую фразу словом «предупреждаю», но все без толку. Когда все стали пить, она выдула стакан одним махом. Каждый хотел угостить всех, и Антони настоял, что заплатит за картошку для малышни. Взрослые стали цеплять кусочки из контейнеров. Вскоре стол покрылся едой и стаканами. Настроение у всех было отличное, невзирая на детское нытье и кривлянье. Антони с кузеном с легкой ностальгией смотрели на озеро. Много важного произошло здесь. Антони захотелось писать. Он был пьян. И пить ему хотелось все больше и больше.
