– Ну, миляга!
Он жил теперь в однокомнатной квартире, как считалось, на первом этаже. На самом же деле, чтобы попасть к нему, надо было спуститься еще на пять ступенек, а окна его походили скорее на подвальные отдушины. У него была всего-навсего одна комната три на четыре метра, служившая ему гостиной, кухней и спальней. К ней примыкала ванная с душем, там же – сортир. Руки у него росли откуда надо, поэтому он кое-что благоустроил у себя, в частности сделал стеллажи, что освободило дополнительное место. Спал он на односпальной кровати, которая одновременно была для него и диваном.
На обед он достал первую попавшуюся под руку банку. В шкафчике над раковиной их было полно. В основном курица с овощами, говядина по-бургундски, кускус, равиоли. Он вывалил равиоли в кастрюлю и поставил разогреваться на портативную газовую плитку. Две минуты, и готово. Очень удобно. Посуды у него почти не было. Из кастрюль он, конечно, не ел, но близко к этому. Он хорошенько посолил свое варево, поперчил, потом налил большой стакан красного вина. Процесс еды занял ненамного больше времени, чем приготовление. Он заглотил все, сидя перед теликом с подносом на коленях. Поскольку пульт от телевизора он где-то посеял, а вставать было влом, ему пришлось просмотреть весь выпуск новостей от и до. На десерт он съел яблоко и позволил себе еще стаканчик вина, маленький, но до краев. Будильник, стоявший у изголовья кровати, показывал почти два часа дня. Скоро должен прийти малыш. Он осушил стакан, выпил третий – на дорожку – и снова задремал.
Так он и жил в своей квартирке, в тупом оцепенении, под присмотром социальных служб. Он добыл себе непыльную работенку при одном частном домоуправлении, двенадцать часов в неделю, оплата по минимуму. В его задачи входила уборка нескольких тихих домов, вынос мусора, стрижка лужайки, когда позволяла погода, обеспечение присутствия, в конце концов. Не бог весть что, но иногда к нему за помощью обращались старушки. Он выполнял для них какие-то столярные работы, делал кое-что по дому, они давали ему денежку. Сначала ему не нравилось, потому что случалось встречаться с людьми, которых он знал раньше. Махать половой тряпкой перед бывшим одноклассником – это, что ни говори, экзистенциальное испытание. Но в целом работа была не хуже других. У него были долги, доходы – крошечные, ему платили жилищное пособие, кроме того, он получил от города участок земли за футбольным стадионом Ренардьер – под огород. Там он пытался выращивать картошку, лук, петрушку и даже посадил клубнику. На самом деле каждый раз, отправляясь туда, он брал с собой упаковку пива. После третьей банки он клал мотыгу на землю и заканчивал трудовой день, сидя на складном стуле, покуривая и созерцая вскопанную землю. Он мог долго сидеть так, ничего не говоря, ничего не делая, попивая пивко. Солнце садилось за трибуны стадиона. Он оставался один, размякший, посмеивался время от времени, а вокруг валялись пустые банки. Ему было хорошо.
Понятно, что, когда пришло время собирать урожай картофеля, результат оказался не блестящий. Все равно ел он главным образом консервы. А еще ходил на рыбалку. Так он и жил, убого, как будто под наркозом, не задавая себе лишних вопросов. Вот так.
Вскоре он проснулся, во рту было липко. Телефон завалился в щель кресла. Он, чертыхаясь, достал его. Настроение круто изменилось. Все действовало на нервы. По телику мужик рекламировал на фоне Мон-Сен-Мишель какого-то сотового оператора. Эти сети все уже опутали. Покупать эту мобильную дрянь Патрик не собирался, для него это было все равно что слетать на Луну. Он выключил звук и набрал номер своей бывшей. Заткнул ухо, чтобы лучше слышать.
– Алло?
– Это я.
Элен ответила «да», она узнала его, она привыкла. С тех пор как отношения их потеплели, он часто звонил. Просил заполнить ему налоговую декларацию или записать к офтальмологу. Мужчины его поколения строили отношения с внешним миром через жен. Эти мужики могли надраться по-черному или провести за рулем две тысячи километров, ни разу не вздремнув, но были физически неспособны пригласить кого-нибудь поужинать.
– Так он придет или как?
– Ну да, раз он сказал.
– Нет, ну я же жду.
– Знаю. Перестань ты психовать.
– Я не психую.
– Ладно…
Последовало молчание.
– Ты парад смотрела? – спросил Патрик.
– Да.
– Легионеров.
– Ну да. Видела я.
– Странно все-таки.
– Что именно?
– Да что он туда едет.
– Да, знаю. Я ночь не спала.
У Элен всегда находился повод не спать ночь: заботы, переживания, на крайний случай полнолуние. Ее послушать, так она с мая 1991 года глаз не сомкнула.
Повесив трубку, Патрик принял еще стакан вина. Потом помыл посуду. Поскольку он ждал Антони, то собрал бутылки, пять полных мешков, и отвез их в контейнер на машине. Квартира стала просто загляденье. Он открыл окна и выкурил сигарету, лежа на кровати и поставив пепельницу себе на грудь. Телик все работал под сурдинку. За окнами стояло прекрасное лето. Патрик сам мог убедиться в этом. Дождя не было. В чистом небе пробегали редкие облачка с единственной целью – указать направление ветра. Сегодня то же, что вчера и завтра. Он вспоминал, каким бывало лето в его детстве. Это был другой континент, куда он перебирался с братьями и друзьями, чтобы не покидать его до самого начала учебного года. Дальше все пошло по-другому, лето стало каким-то полосатым: работа, девицы, мопеды. Потом – взрослая жизнь, лето пробегало почти незаметно, сокращаясь до каких-то трех недель обязательного оплачиваемого отпуска, которые всегда, казалось, проходили не так, как надо, которых всегда было мало. С началом безработицы лето тоже стало другим – виноватым, медленным, занудным, нервозным. И вот теперь. Он не знал, как его определить. Он чувствовал себя исключенным из жизни. Это было и облегчением, и поводом для злости.
Особенно невыносимо было для него осознавать, что он впустую растрачивает силы. Его отец учился лет до двенадцати, мать немногим дольше. Сам он ушел из школы в четырнадцать, утешаясь позже тем, что его сертификат о неполном среднем образовании стоит больше аттестата зрелости, о чем говорил при каждом удобном случае. В детстве родители дрессировали его как могли, воспитывая в нем ненависть к бездеятельности, презрение к безделью. Он научился рубить дрова, разжигать огонь, класть плитку, мог починить кран, крышу, ухаживать за домом, за садом, понимал даже кое-что в столярном деле. Всю юность он вместе с братьями провел на открытом воздухе, собирая грибы, чернику, сливы в саду. Благодаря «Христианской рабочей молодежи» он научился кататься на лыжах, хотя в церковь не ходил. В его мире в домашние занятия не очень-то верили, предпочитая жить и совместно трудиться на свежем воздухе. Даже завод с его гигантскими масштабами принадлежал этой жизни «вовне». Во всяком случае больше, чем какое-нибудь бюро, где только и делаешь, что сидишь с карандашом в руках и думаешь до посинения.
И вот теперь он сидит дома, большей частью в одиночестве. Тоскливыми вечерами потягивает пиво и засыпает с открытым ртом перед теликом. В три ночи внезапно просыпается, как будто от прикосновения ледяного железного прута к пояснице. Утром встает с трудом, а дальше надо снова тянуть день до вечера. После такого ему уже ничего не хочется, только скорее оказаться дома. А там – все по новой. Стаканчик, всего один – так он решил для себя. Но воля у него не железная, и – полетели банки одна за другой. Эти домашние посиделки в одиночестве и составляли теперь основу его жизни. Иногда, приклеившись задом к креслу, он разглядывал свои руки. Такие же, как раньше, красивые, крепкие. Только на наружной стороне появилось несколько коричневых пятнышек. Он чувствовал себя опустошенным, совершенно без сил. У него не было желания ни идти куда-нибудь, ни встречаться с людьми. В любом случае, он почти со всеми перессорился. Вот чего ему хотелось бы, так это занять чем-то праздные руки. Вложить в них рукоятку. Они же созданы для того, чтобы сжимать инструмент, обрабатывать что-то. В такие минуты на него нападало такое бешенство, такое отчаяние, что он мог бы кого-нибудь убить.
