«Бессонница делает замечательные успехи, в точности соответствующие успехам во всех остальных областях деятельности.
Поль Валери»
Она почувствовала комок в горле. Как просто и как точно.
Стеф понимала, что до сих пор ей очень везло. Она родилась в хорошем месте, в довольно спокойный период мировой истории. За всю жизнь ей не пришлось бояться ни голода, ни холода, она не испытала никакого насилия. Она принадлежала к «желательным группам» (семьи с достатком, доброжелательные люди, учащиеся без проблем, вполне приличные женщины). Жизнь ее шла день за днем со своими минимальными ограничениями и сменяющими их удовольствиями. Поэтому и на свое будущее она смотрела всегда с этаким добродушным безразличием. И вот, очутившись одна, без защиты, вдали от Эйанжа, она оказалась совершенно неспособной, неподготовленной, с жалким багажом в виде нескольких усвоенных еще с начальной школы наивных идей, гордыни и слишком тонкого панциря избалованной домашней девочки.
Она перечитала фразу Валери, попыталась составить план из трех частей. Потом встала, не говоря ни слова, и пошла в туалет. Классный надзиратель привык к такому. Он сам прошел через все это и теперь только понимающе улыбнулся, глядя на выходящую из класса девушку с волосами, завязанными в сбившийся набок узел. Она закрылась в кабине, чтобы как следует выплакаться. Не могла она больше. И вполне серьезно задумалась, что будет проще сделать: броситься в Сену или под поезд.
Но она вернулась в класс. Надзиратель спросил: ну как, полегчало? Да, ничего. Она прошла на место. Ухмылки, волнение… Каждый знал, что и ему так или иначе грозит нечто подобное, бездельники вылетали все чаще, не задерживаясь надолго, надо было браться за ум, держаться или попросту валить отсюда. Скоро Рождество, это будет «мыс Горн» первого курса.
И Стеф держалась.
Она даже добилась серьезных успехов по математике, что не слишком удивило ее, поскольку по этому предмету у нее всегда были отличные отметки. И все же это был настоящий глоток воздуха.
После рождественских каникул она не сбавляла темпа. Вопросов себе она больше не задавала, пахала безропотно, если надо – до часа ночи. У нее стало меньше времени на кокетство. Она меньше заглядывалась на парней. Она писала конспекты. И перешла на второй курс.
Во время летних каникул она продолжала трудиться и, следуя советам преподов, перечитала кучу книг из библиотеки. «Расу и историю», Винока о шестидесятых годах, Арона, «Историю правых во Франции», даже Роб-Грийе и Жионо. На Прусте, правда, застряла. Вся эта дребедень о цветочках, витражах, малейших движениях сердца – хрень какая-то. Потом она провела три недели в Бристоле, в семье, которая специально занималась приемом иностранных студентов. Дом был большой, повсюду ковровые покрытия, даже в ванной. Что вызывало определенные раздумья, когда она сидела на горшке. Остальные «гости» были большей частью из Японии или Кореи. Вели они себя в соответствии с общепринятыми штампами: вежливые, трудолюбивые, девушки, смеясь, прикрывали ладонью рот, к тому же они все время кивали, как будто стараясь каждое свое слово забить лбом – как гвоздь. Стеф с этими азиатами прекрасно поладила. Они находились здесь на стажировке. После годичного совершенствования во владении языком бизнесменов они должны были вернуться на родину и стать менеджерами. О своем будущем в качестве «сараримана»
[36] ей рассказывал Юки, парень, с которым она трижды переспала. Все эти три раза они занимались любовью в шесть утра, вернувшись из какого-нибудь кабака. У Юки были жесткие крашеные волосы, как того требовала, вероятно, мода Токио или Осаки. Он трогательно старался сделать так, чтобы она испытала оргазм. Со лба его катились крупные капли пота, Стеф приходилось закрывать глаза. Один раз она сказала, чтобы он успокоился, и у него тут же все упало. После они болтали. Родители Юки потратили бо́льшую часть своих сбережений, чтобы он получил японский эквивалент TOEIC
[37]. На него были все надежды. Скоро у него будут хороший оклад, должность, галстук и четырнадцатичасовой рабочий день. В сущности, выбора у него не было. Стеф подумала, что в Европе, к счастью, еще можно разочаровывать людей, которые вас любят.
За все это трудовое лето она не увиделась ни с одним из своих старых друзей из Эйанжа. Она держалась в сторонке, опасаясь пересечений и не желая демонстрировать свои толстые, как у кечистки, ляжки. Пряталась, короче.
Второй курс запомнился ей своей невыразительностью, нейтральным течением – не год, а серый картон. У Стеф было такое ощущение, что она роет тоннель, пытаясь прорубиться сквозь гору работы. От нелепости этой цели она впадала в уныние, но каждый метр, отвоеванный у гранита науки, наполнял ее радостью. Она знала, что в конце пути ее ждет рай, карьера. И тогда уж она возьмет свое, оторвется по полной. Она приколола над своим письменным столом несколько открыток. Репродукции Сислея, «Юдифь и Олоферн» Караваджо, портрет Вирджинии Вульф, Бельмондо с голым торсом – кадр из фильма «На последнем дыхании».
У нее появились друзья, Рената и Бенуа. С самого начала преподы уверяли, что лучшее лекарство от всего на свете – это соревнование. А еще есть разные хитрости, помогающие добиться успеха. Следить за сном, заниматься с кем-нибудь в паре, спеться с самыми мотивированными, всегда оставлять свободное время для расслабона. Стеф с приятелями применяли свой метод: они писали на бумажках названия глав, которые надо было повторить, складывали в обувную коробку и по очереди тащили. В субботу днем они ходили играть в пинг-понг в соседний молодежный дом культуры.
Постепенно такая организованность сделала свое дело. Стеф показывала хорошие результаты, уверенно шла вперед по всем предметам, даже по философии, а главное, для этого ей требовалось все меньше усилий. Мало-помалу дисциплина вошла у нее в привычку и привела ее способности в боевую готовность. Она не просыпалась больше в пять утра, могла спокойно отзаниматься двенадцать часов кряду и, кроме того, снова похудела. Единственное, что омрачало общую картину, – это остаточная вялость, проявлявшаяся в редкие свободные минуты, некая дымка тревоги, сомнения: к чему все это? Но, в любом случае, свободных минут у нее было не так уж много.
Главное, за этот второй год обучения у нее прочно сформировалась склонность к математике. В коллеже и в лицее у нее никогда не было проблем с пониманием, несмотря на всю поверхностность знаний. Но здесь она вообще раскрылась, став тем, что принято называть «зверь в математике». Самое интересное, что это не стоило ей никакого труда. Математические формулы лились из нее самым чудесным образом. Прямо как в этих историях про нечестивцев, на которых нисходила Божья благодать и они вдруг начинали говорить на разных языках. А в мире, к которому готовила себя Стеф, математика была универсальным языком. Математика не только заставляла самолеты летать, а компьютеры работать, она определяла порядок всей цивилизации, свидетельствовала о вашем уме, лежала в основе научно-технического прогресса.
