– Патрик, – снова сказала она уже умоляюще.
Сортир «Завода» был похож на коридор. Антони встал перед единственным писсуаром и облегчился, выводя на фаянсе письмена, то с нажимом, то без. Он выпил пять бутылок пива и писал бесконечно долго. За спиной у него находилась кабинка с плохо закрывающейся дверью. Рядом – крошечная раковина и кусок мыла на металлическом штыре – чтобы руки помыть. Тот, кому хотелось их вытереть, должен был выкручиваться как мог, обычно это делалось о джинсы. Свет падал из зарешеченного окошка. И все. На сердце у Антони было легко, он даже стал насвистывать. Он был немного навеселе, а главное – страшно рад, что у родителей все так хорошо идет. После нескольких месяцев сплошной ненависти и ругани их вежливое общение казалось уже заметным сдвигом. К тому же отец держался, не пил. Даже в баре. Антони почувствовал странный прилив оптимизма. Тут дверь отворилась.
– Привет, – сказал Хасин.
Антони тут же застегнул ширинку и почувствовал, как по ноге стекает капелька влаги. Стены вдруг словно сдвинулись, аммиачный запах стал невыносимым. Он огляделся вокруг. Путей к отступлению не было, если не считать зарешеченного окна. Он снова стал четырнадцатилетним.
– Как дела? – спросил Хасин.
Он неторопливо прикрыл дверь и закрыл уже почти оторванную задвижку. Он стоял в нескольких метрах, очень спокойный, бесстрастный, смуглый.
– Чего тебе надо? – спросил Антони.
– А ты как думаешь?
Честно говоря, Антони не имел ни малейшего понятия. Все было так давно. За дверью слышались приглушенный гул голосов, позвякивание стаканов. Там были люди, отец. Он одернул прилипшую к спине рубашку и решил выйти.
– Куда это?
– Дай пройти.
Хасин оттолкнул его ладонью. Жест был вялый, но от него оставалось какое-то тревожное ощущение – как от паутины на лице. Антони почувствовал, как в нем закипает злость. Унижение, пережитое тогда, с Роменом, еще тлело в нем. Он снова подумал об отце, там, за дверью.
– Отстань.
И тут с Хасином произошла странная метаморфоза: он, словно цапля, поджал под себя ногу, так, что колено оказалось на уровне груди, выставил кулаки перед лицом, а затем вдруг весь распрямился. Нога с гулким звуком ударила Антони в солнечное сплетение. Застигнутый врасплох, тот пролетел через все помещение и шлепнулся задом об пол, не в состоянии ни вдохнуть, ни выдохнуть. На его замечательной белой рубашке остался четкий след от подошвы Хасина. Ладонями он ощущал мокрую от мочи, грубую керамическую плитку. Только секунд через десять он отдышался и встал на ноги.
– Сукин сын, – сказал он.
Они какое-то время беспорядочно молотили друг друга, а потом Хасин, немного отступив назад, отвесил ему серию «мидл-киков» по ребрам. Нога его двигалась с удивительным проворством, но все это было для вида, ударам не хватало силы, веса, чтобы действительно причинить Антони боль, и тот вынес всё без проблем. Вскоре они снова оказались лицом к лицу, запыхавшиеся, озлобленные, смешные. Хасин стоял в стойке, подняв кулаки, он не собирался уступать. Антони с удовольствием прекратил бы это бессмысленное занятие. Хасин был готов согласиться с ним.
Тут дверь заходила на петлях. Хасин сделал шаг в сторону. Ручка задергалась, задвижка не выдержала, открыв путь Патрику.
– Что это значит?
Увидев сына в перепачканной белой рубашке, смущенного и неряшливого, он повернулся к Хасину. Элен успела в нескольких словах пояснить ему ситуацию. Значит, вот он. В голове отца факты с беспощадной очевидностью складывались в цельную картину. Мотоцикл, воровство, развод.
– Ничего, – робко ответил Антони.
Отец с сожалением оглядел его. Затем снова обернулся к этому длинному придурку с утиной физиономией и курчавыми волосами. Чурка, кто бы сомневался. А взгляд какой – тусклый, пустой, нипочем не узнаешь, что там у него в башке происходит. Патрику сразу захотелось двинуть ему побольнее.
– Так это ты? – только и сказал он.
– Что я?
Антони понял первый. Отец превратился в непроницаемый булыжник, приняв глуповатый, действительно твердокаменный вид. Он хотел сказать что-то, но Хасин заговорил первым:
– Ладно, отвянь.
Отец крякнул, затем последовал первый удар.
Патрик ударил с размаху, от плеча, от спины, удар сорвался откуда-то от поясницы, из глубины живота, унося с собой старую боль, былые обиды и унижения. В его кулаке была тяжесть несчастий и неудач, целая тонна незадавшейся жизни. Хасин получил со всего маху прямо в морду. Патрик и сам удивился произведенному действию. Металлический шар для игры в петанк – и тот оказался бы не так эффективен.
От удара голова молодого человека откинулась далеко назад, ударилась о стену, он подскочил и приземлился на четвереньки. Изо рта у него хлынула кровь, густая, вперемешку со слюной, пачкая пальцы, которые он поднес к губам. Хасин языком пытался определить масштабы причиненного ему ущерба. Затем повернул голову к Патрику и открыл разбитый рот. То, что тот увидел, ему не понравилось. Правый передний зуб у Хасина был сломан по диагонали, второй вообще отсутствовал. Юноша сплюнул сквозь образовавшуюся дырку между зубами. Неужто этому малолетнему придурку еще мало?
– Выйди за дверь, – приказал отец сыну.
– Что?
– Делай что говорю.
Хасин, все еще на коленях, согнувшись пополам, дышал теперь только одной ноздрей, производя натужный, прерывистый свист, как в водопроводных трубах. Обломки зуба кололи ему язык, он снова сплюнул. Только сейчас он обратил внимание на выложенный на полу рисунок. Маленькие белые и коричневые плитки образовывали сложное переплетение завитков, пышный цветочный орнамент. Ему снова стало больно, и он подумал о том типе, который задолго до него стоял тут вот так же на коленках, выкладывая сантиметр за сантиметром эти изящные мотивы, чтобы их потом топтали грязными ногами и поливали мочой.
– Не вынуждай меня повторять, – добавил отец.
Первым из сортира вышел Антони, бледный, в порванной рубашке. Мать вскочила на ноги.
– Антони!
Но мальчик не слышал ее. Было слишком шумно, народ, музыка. Он пробирался к выходу, прокладывая себе дорогу руками, плечами. По пути он толкнул какого-то типа, тот опрокинул ему на порванную рубашку часть содержимого своего стакана. Тип сделал возмущенную физиономию – «о-ля-ля, вот так, не надо было толкаться», – но больше для проформы. В любом случае, Антони никого и ничего не видел. За ним будто кто-то гнался. Не оглядываясь, он выскочил за дверь и скрылся.
Когда через несколько секунд появился Патрик, он выглядел удивительно спокойным. Аккуратно прикрыв за собой дверь сортира, он направился в бар. Там он схватил первый попавшийся стакан с выпивкой. Это была недопитая кружка пива. Он огляделся. Кати, хозяйка заведения, болтала с какой-то женщиной, которая стояла, облокотившись о стойку бара: крашенная в ярко-рыжий цвет, волосы в разные стороны. Тьерри без устали качал пиво и раздавал стаканы посетителям. Кругом были улыбки, морщины, прочие подробности. И все время этот убийственный гвалт. Патрик провел рукой по волосам. Виски и затылок у него были влажные. Чей-то ребенок, упершись подбородком в стол, наблюдал за осой, попавшей в его стакан с гренадином. Жизнь текла своим чередом, без злого умысла, шла победным маршем, постоянно возобновляясь. Он поднес к губам рюмку и выпил одним махом. Ужасный покой воцарился у него в животе – кладбищенская тишина. Он сделал знак бармену и заказал еще рюмку. На этот раз вместе с пивом.
