– Хасин!
Старик первым заметил его. Он помахал ему из-за столика, стоявшего в самой глубине, слева, рядом с дверью в бильярдную. Хасин подошел к нему. Арабы, ясно, держались все вместе. И даже если они и выпили меньше, чем остальные, настроение у всех было все равно очень хорошее. Хасин многих знал, это были соседи. Он поздоровался.
– Это твой сын? – спросил один из них, с осунувшимся лицом и голым черепом, сверкавшим карамельным блеском.
– Да. Присядь-ка на пару минут.
– Пойдем лучше, – ответил юноша.
– Садись, говорю. Ну же…
Хасин в конце концов уступил и заказал себе кока-колу. Ему было неловко среди всех этих людей, родившихся там, полных наивных идей, проишачивших всю свою жизнь, а теперь, под конец, оказавшихся на приколе каждый в своем углу. Да, их здесь приняли, но не с такой уж радостью.
Он никогда не делился этими мыслями с приятелями, но они засели занозой у него в душе. Все они выросли в страхе перед отцами, эти люди не любили шутить. Но то, что они говорили, нельзя было по-настоящему принимать в расчет. Реальные правила жизни во Франции большей частью были им непонятны. Они плохо знали язык. Они проповедовали давно отжившие истины. Поэтому сыновья разрывались между заслуженным уважением к своим отцам и вполне понятным презрением.
И потом, эти люди, бежавшие когда-то от бедности, чего они добились в итоге? У каждого были цветной телевизор, машина, жилье, их дети учились в школе. И все же, несмотря на эти вещи, на удовлетворенные потребности и прочие достижения, никому и в голову не пришло бы сказать, что они преуспели в жизни. Никакой комфорт не мог, казалось, смыть их исконного убожества. С чем это было связано? С унижениями в профессиональной сфере, с грязной непрестижной работой, с замкнутым образом жизни, с самим словом «иммигрант», которым их повсюду определяли? Или с их судьбой людей без родины, в которой они сами себе не хотели признаться? Потому что отцы эти так и зависли между двух языков, двух берегов, им мало платили, с ними мало считались, не было у них ни корней, ничего, что можно было бы передать по наследству. Сыновья затаили по этому поводу неисцелимую злость. И с той поры хорошо учиться в школе, сдавать экзамены, делать карьеру, играть во все эти игры стало для них почти невозможно. В этой стране, где к их родным относились как к социальному явлению, малейшее проявление доброй воли отдавало соглашательством.
Вместе с тем у Хасина полно было бывших одноклассников, которые учились в технических вузах, а то и в университете, изучали социологию, механику, маркетинг или даже медицину. В конечном счете тут трудно учесть роль обстоятельств, личной лени и гнета вообще. Сам же он предпочитал объяснения, снимавшие с него ответственность и оправдывавшие вольное обращение с законом, которое он себе позволял.
Хасин допил свою кока-колу. Было уже около семи. Вся эта история жутко затянулась. Ему не нравилось ни место, ни люди. Сама обстановка не нравилась. Кроме того, он должен был чуть позже встретиться с Элиоттом, чтобы разъяснить ему, как отныне все будет происходить. Период предстоит довольно деликатный. Пора начинать отжимания. На килограмме шмали, что он привез с собой, он думал сделать минимум кусков сорок. С этим уже можно запускать бизнес. Если покупать у производителя, на ферме, прямо на месте, можно выторговать кило за тысячу двести монет. Он знал хороших посредников, только вот иллюзий строить не надо. Ему этот килограмм достанется за пять-шесть тысяч. Положив на это дело тысяч двадцать, он точно получит килограмма три-четыре. В розницу это даст двадцать кусков прибыли. А дальше пойдет. Первое время он сам будет мотаться за товаром, но потом, как только появится такая возможность, он рассчитывал передоверить эту черную работу другим. Он не принадлежит к числу идиотов, которые, даже став миллионерами, продолжают носиться по всей Европе исключительно ради остроты ощущений. Он займется более техноемкими процессами: регулированием цен, поставками сырья, логистикой, управлением кадрами на местах. Он уже сто раз все сосчитал и пересчитал. Перспективы вырисовывались очень даже неплохие. По мере поступления бабла он будет все больше и больше уходить в тень. Жалкий престиж мелких главарей его не интересовал. Зато он навсегда сохранит эту жажду обогащения. Дело не в успехе, не в комфорте. Эти деньги нужны ему, чтобы мстить, чтобы смыть с себя плевки.
В перспективе он рассчитывал отхватить неплохой кусок пирога – от Реймса до Брюсселя и от Вердена до Люксембурга. Конкуренция его не сильно беспокоила. Все, что необходимо, он сделает, как в случае с малышом Кадером. Оставалось прижать к ногтю местную рабочую силу. Бабки на первое время у него имеются. Излишней щепетильностью он не страдает. Но первые месяцы будут решать все. Как когда-то амстердамские, бристольские, бордоские купцы, ставившие все на самый первый корабль, он понимал, что любая мелочь может стать роковой для его амбиций. Этот риск так действовал ему на нервы, что по ночам во сне он скрипел зубами. Он просыпался с болью в челюстях, не понимая, что случилось. Вместе с Элиоттом они составляли списки. Дилеры, наблюдатели, барыги. Кого-то надо будет переманить на свою сторону, кого-то раздавить. С этих он и начнет. Два-три примера – и хватит. Пойдет дело. У него болело брюхо. Уже несколько дней его несло. Но он не испытывал никаких эмоций. Он чувствовал себя мертвецом – ну почти. Он наклонился к отцу и сказал ему на ухо:
– Пойдем уже…
– Да, да, минутку.
Старик развлекался. У Хасина было время, чтобы сходить пописать. Он встал и увидел Элен.
Сначала он даже не понял. Женщина средних лет, с тяжелыми, распущенными по плечам волосами. Кого-то она ему напомнила. Но кого? Секунду они смотрели друг на друга. Хасин судорожно работал мозгами. В Эйанже постоянно попадаются одни и те же лица. Потом сосед женщины по столику встал. Крепкий такой, совсем юный паренек. Левое веко у него висело, прикрывая глаз. Хасин отставил стул в сторону.
– Ты куда? – спросил отец.
– Я сейчас.
Элен тоже узнала долговязого смуглого юношу, похожего на какое-то насекомое, который только что поднялся из-за своего столика. Он с секунду смотрел на нее, не отводя взгляда, потом вежливо кивнул. У него были черные матовые глаза, довольно неприятного вида. Лицо абсолютно ничего не выражало. Элен выпила изрядное количество пива, голова у нее немного кружилась. Патрик разговаривал с соседом. Она видела вокруг себя только красные физиономии и раскрытые рты. Повсюду гвалт, дым. Женщины обмахивались желтыми буклетами, которые им раздавали в церкви. Антони встал, ей пришлось придвинуться вместе со стулом к столу, чтобы он смог пройти.
– Я сейчас, – в свою очередь сказал он.
Он направился к сортиру, тот был совсем рядом. Смуглый молодой человек пересек зал, вошел следом, и дверь сортира закрылась за ними. Боже мой, подумала Элен, внезапно похолодев.
– Патрик.
Она взяла его за руку, но он не расслышал. Тем более что речь шла о футболе. Вот уже несколько минут Элен слушала мелодию из иностранных имен: Баджо, Бебетто, Дунга, Альдаир.
