– Ты серьезно?
– Ага, он ни разу меня по-настоящему не представил. Я просто приходила к нему, я могла бы быть парнем – все равно.
– А ты его со своими предками знакомила?
– Знаешь, реально нет. Вообще-то, он с самого начала меня только так кидает. Мы ни разу никуда не съездили вдвоем. Он просто трахает меня, когда ему приспичит. Главное, за то время, что мы вместе, он успел склеить кучу телок. А встречались мы всегда только одни – ни его друзей, ни моих. И потом, ради встречи со мной он не пропустил ни одной тусовки. И в ресторан меня ни разу не пригласил. Ему на все это конкретно плевать.
– А тебе?
– Сама знаешь.
Да, Клем знала. С тех пор, как каждый второй из их разговоров стал вертеться вокруг великой любви Стеф, ее чаяний, подозрений и всего такого. Правда, сначала она впала в глубокую тоску. Несколько недель ничего не ела, ее даже пришлось отправить к психиатру. Тот занялся ею по малой программе: сначала расспросил про отца, а потом выписал «Прозак».
В сущности, Клем на дух не выносила этого самовлюбленного придурка Симона. Его ничего не интересовало, кроме собственной персоны, и к людям он относился исключительно с потребительской точки зрения. Безмозглый, с кучей бабок, еще и под рокера косит – полный отстой. Но такой классный – просто беда.
Первый раз он ее поимел на вечеринке у Рошана. Родители этого парня были нотариус и преподаватель, жили они в огромной квартире в самом центре – целый этаж, все в зеркалах, паркет, картины модерновые, диваны, мебель дизайнерская или под старину, жутко дорогая, короче – красота. Каждый год в феврале они уезжали в Шамони кататься на лыжах. На этот раз старшего сыночка оставили дома из-за какой-то темной истории, что-то там с дополнительными занятиями по математике и физике. Бедняга был полный ноль в этих дисциплинах, но родители требовали, чтобы он закончил школу по специальности «точные науки», даже если впоследствии собирается пойти по отцовским стопам на юридический. Как бы то ни было, но отлучение от зимних видов спорта повлекло за собой длинную череду тусовок у Рошанов, впрочем, довольно культурных, поскольку на тот момент все предпочитали курить травку, а не пить водку. Там-то Симон и попытал счастья. Он прижал Клем к столу на кухне. Стеф в это самое время находилась в соседней комнате. Она ощутила его запах, почувствовала его бедра.
– Ты чего, обалдел?
– А что?
– Не дури, Стеф в двух метрах от нас. Чего тебе надо?
Ему все было пофиг. Такая самоуверенность, такое презрение ко всему. Она подумала было влепить ему по морде, но вместо этого он поцеловал ее, а она не стала сопротивляться. Нереальный поцелуй. У нее тут же трусики стали мокрые. С ума сойти: пять минут назад что-то казалось вам недопустимым, омерзительным, и вдруг внутри вас, под кожей, прямо в организме, происходит нечто, и вы превращаетесь в какое-то бездонное волнующееся море. Они с Симоном быстро заперлись в сортире в конце коридора и там в расстегнутых джинсах неплохо порезвились, лихорадочно работая руками и крепко присосавшись друг к другу слепленными губами. Клем столько слышала об этом парне от подруги, что стала даже ревновать. Она хотела его, он был ей нужен. С этого все и началось. Последующие недели она металась между легким безумием и жуткими угрызениями совести. Она и ненавидела его, и хотела, чаще всего одновременно.
– Ну и что теперь делать?
Стеф не знала. У нее было такое чувство, будто они с Клем встретились после долгой разлуки. Она улыбнулась подружке. Еще немного, и они бросились бы друг другу в объятия.
– Хочешь снова с ним увидеться?
– Нет. С этим все.
Во всяком случае, Стеф хотелось так думать. Она подошла к столику с картой-схемой, на которой были указаны основные объекты долины. Все было исписано несмываемыми маркерами. «Kurt Cobain for ever», «No Future», «Твою мать».
– Помнишь того пацана, прошлым летом? – спросила Стеф. – Ну он еще со своим кузеном был?
Клем не сразу поняла, о ком она говорит.
– Ну же. Они еще притащились на лодке к нам на пляж. Блин, ты еще крутила с тем, что постарше. Ну помнишь, дома у него, мамаша там была еще чокнутая?
– А, ну да. И что?
– Я недавно видела младшего.
– Это у которого глаз кривой?
Стеф кивнула. Пейзаж перед ее глазами состоял из одних развалин, старья, многонедельной смертной скуки, до боли знакомых лиц.
– Никогда не вернусь в этот дерьмовый городишко, – сказала она.
– При чем тут этот парень?
– Ни при чем. Я видела его тогда вечером в акваклубе.
– Что он там забыл? У них же нет ни гроша.
– Вкалывал. Он чуть не подрался с Роменом.
– Да уж, эти типы – просто цыгане какие-то.
– Вообще-то он здорово изменился.
– Постой, ты, надеюсь, не собираешься запасть на одного из этих жлобов?
– Да нет. Просто я говорю, что он здорово изменился.
Клеманс тоже встала. Она покрутила руками, чтобы размять плечи и немного проснуться. Несмотря на вечернее время, температура, казалось, собиралась еще подниматься.
– А кузен у него ничего, симпатичный, вообще-то.
– Главное – полный придурок.
– Брось, он просто красавчик. Супер.
– Ага, зато хата у него… Мамаша… Жесть.
– Ну так и что? Тот, другой? – спросила Клем.
– Не знаю. Есть в нем что-то такое.
– В любом случае через два месяца мы уедем, и они о нас никогда больше не услышат.
– Это точно, – отозвалась Стеф.
Она посмотрела на часы. Скоро шесть. Антони назначил ей свидание за старой электростанцией в девять. Может, она и пойдет. А что ей, в сущности, мешает?
10
Когда Хасин явился в кабак за отцом, народ пил там уже несколько часов. Он припарковался на почтительном расстоянии, решив, что лучше будет пройти остаток пути пешком. Он быстро понял, что происходит. Метрах в пятидесяти от него, прямо на проезжей части громко беседовали несколько растерзанных мужчин, едва державшихся на ногах. Установленные по случаю мероприятия столы были завалены пустыми пивными банками и тарелками. Белые бумажные скатерти пестрели коричневыми пятнами. В водостоках валялись пластмассовые стаканчики. Слышался женский смех. Внутри несколько голосов запели вступление к «Озерам Коннемары»
[29] – пам-папам-папапапам! – потом умолкли, уступив место веселому хриплому гомону.
Прежде чем войти внутрь, Хасин решил, что будет разумнее сначала взглянуть, что там делается. Народу в помещении было под завязку, все шумели, суетились, сильно пахло пивом, табаком, телами, разгоряченными алкоголем и теснотой. Он вошел туда, как в сауну, отыскивая одно-единственное лицо. И сразу попал в круговорот, потерялся в этом гвалте. Прикольно выглядели все эти принарядившиеся тетеньки с пунцовыми физиономиями, дяденьки в белых рубашках с распущенными галстуками, которые, развалившись на стульях, рассказывали друг другу анекдотики или обсуждали политику, от Бернара Тапи до Балладюра. Между столиками носились перевозбужденные дети, время от времени какая-нибудь мать ловила одного из них и отвешивала ему звонкий шлепок: «Нашел место скакать!» Но игра быстро возобновлялась. Все давно уже отказались от кофе, и теперь на столах светились кувшины с холодным пивом. Лоснящиеся, словно морские котики, официантки без конца крутились по залу, пополняя запас напитков или вытряхивая пепельницы «William Lawson» размером с десертную тарелку. За барной стойкой Кати намертво приросла к рычагам разливочной машины. Уже пришлось сменить бочонок. За день была получена полугодовая выручка. В колонках, настроенных на радио «Ностальжи», тихо пел свои «Holidays» Мишель Польнарефф. Где-то на глубине девяноста сантиметров под землей лежал человек. Его племянник несколько раз вставал, пытаясь провозгласить тост в память о нем. Теперь он спал в уголке, положив голову на голые руки. Подошвами Хасин чувствовал сопротивление липкого от пива пола.
