Патрон наполнил стакан и высыпал на прилавок содержимое банки. Несколько монеток звякнуло о мозаичный пол, но никто не потрудился поднять их – потом. Они принялись за дело втроем, сортируя мелочь по категориям и складывая в столбики по десять штук. Времени у них в любом случае было навалом. Патрик начинал работу только в девять тридцать, к тому же во время школьных каникул в бистро почти никого не было. Только постоянные клиенты: парикмахер, Патрик Казати и Намюр, толстяк, живший на пенсию по инвалидности, который устраивался с утра в дальнем конце заведения с собачкой на коленях и читал газету. Деревенских дурачков больше нет в природе, но в каждом кафе есть такой завсегдатай, полуалкаш, полуинвалид, который только и делает, что накачивается с утра до вечера и до конца.
Патрон взял блокнот и приступил к подсчету. Сначала разгладили измятые бумажки, затем начали считать монеты по десятке. Пересчитали два раза. Чтобы зря не радоваться.
– Нет, точно. Пять тысяч двести шестьдесят восемь.
Парикмахер присвистнул от удивления.
– Новых франков?
– Ну да…
– Нет, но все-таки, кто его знает…
– Ладно-ладно.
Патрик вынужден был согласиться, что это не так уж плохо. Вот уже почти год он отправлял в эту копилку деньжата, сэкономленные на выпивке. Со временем получилась кругленькая сумма. Остальные двое смотрели на него с братской любовью в глазах и чувством выполненного долга. Друзья-приятели.
– Это дело надо отметить, – сказал парикмахер, поднимая стакан.
Патрик насмешливо покачал головой: шутник!
Первое время Патрику и правда было хреново. Хуже и представить нельзя. Алкоголь со временем становится как бы отдельным органом, таким же, как остальные, во всяком случае не менее необходимым. Он сидит где-то там, внутри, глубоко, в самом сокровенном месте, делает свое дело, как сердце, как почки, как кишки. Покончить с ним – это как ампутировать какую-то часть себя. Патрик выл волком. Буквально кричал по ночам. Часами сидел в горячей ванне, стуча зубами. А потом, после двух месяцев головных болей, разбитости и ночной потливости, вдруг в одно прекрасное утро он проснулся и понял, что «этого» больше нет. Все изменилось, от него даже по-другому стало пахнуть.
Попутно он нажил приличное брюшко – из-за сладкого, но у него улучшился сон, а по утрам вернулась эрекция. Он по-новому взглянул на свое тело, оценил свои прибыли и убытки. К примеру, теперь, вставая с кровати, он не чувствовал себя таким разбитым, как раньше, зато лишился этих дивных приливов энергии, которые бывали у него после первой рюмки: зальешь горючего в топку, все внутри загорится огнем, и ты снова как молодой.
Но, в сущности, проблема безалкогольной жизни была вовсе не в этом. Время. Скука. Тягомотина. И люди.
Патрик пробуждался от двадцатилетнего сна, во время которого ему снилось, что у него есть друзья, общие интересы, политические мнения, вообще – общественная жизнь, ощущение собственного «я» и своей значимости, уверенный взгляд на целую кучу вещей и, наконец, люди, которых он ненавидел. Правда, три четверти времени он бухал. Теперь, на трезвую голову, от всего этого не осталось и следа. Приходилось начинать жизнь заново. И тут же четкость черт стала жечь ему взгляд, а еще эта тяжесть, эта человеческая масса, эта грязь – ты тонешь в ней, она забивает рот, – этот водоворот взаимоотношений. Выжить среди чужой правды – вот что труднее всего.
Так что в первое время он замкнулся, уединился дома, в своей квартирке на окраине города, которую снял наспех после разрыва с женой. Он решил тогда, что сначала оформит развод, а потом найдет себе что-нибудь получше. Прошло полтора года, но он все еще жил там. Целыми днями он бродил, как ломовая лошадь: ему было так же тяжело и непонятно, его переполняла та же сила, которую некуда было приложить. Время от времени, стоя перед зеркалом в ванной комнате, он стискивал обеими руками живот. Все ему было противно, все злило: дороговизна жизни, Антони, делавший глупость за глупостью, эта сучка жена и много-много чего другого. Но больше всего его мучали мысли о собственной загубленной молодости, которая прошла в сточной канаве.
Наконец он купил себе велосипед, сделав таким образом первый шаг на пути к лучшей жизни. Это был тот еще геморрой: гаража у него не было, приходилось держать машину дома, в однокомнатной квартире, и без того полной под завязку. Но теперь, по крайней мере, он выезжал на прогулку. Ехал вдоль канала, встречал других велосипедистов. Садился на парапет, смотрел, как течет вода. Это скучное занятие было для него наслаждением. А еще ему удалось, слава богу, найти себе новую работу. Тогда-то ему и пришла в голову мысль о копилке. Каждый день он клал туда две-три монеты, которые раньше уходили у него на выпивку. И вот, за десять месяцев накопилось больше пяти тысяч франков, неплохая сумма.
– Ну как? Ты уже решил? Что ты будешь делать с такой кучей денег?
– А! – проговорил Патрик, театрально махнув рукой.
Как будто остальные не знали этого.
Тыльной стороной ладони хозяин сгреб с прилавка деньги, и все пять тысяч вернулись обратно в банку из-под сливового варенья. Отяжелевший от металла сосуд он водрузил на прилавок, как башню, под носом у всей троицы.
– Так что, отметим такое событие или нет? – снова поинтересовался парикмахер, стакан которого так и оставался пустым.
– Отметим, – великодушно согласился Патрик. – Налей ему.
– Во, так-то лучше.
Потом, обернувшись к Намюру, Патрик спросил, не хочет ли и тот выпить. Намюр не отвечал. Он все еще читал. Сидевший у него на коленях маленький спаниель кинг-чарльз пристально, строчка за строчкой, следил за ним, дожидаясь, когда же хозяин перевернет последнюю страницу.
– Сделай ему тогда кир
[22].
Патрон налил парикмахеру, а Патрик отнес кир Намюру. Сам он ограничился крепким черным кофе.
Летом в «Эскаль» народу было мало. Это была забегаловка для школьников с мини-футболом, двумя пинболами и бесконечной терпимостью по отношению к малолеткам, просиживавшим по три часа за чашкой кофе с сэндвичем и стаканом воды. Совсем рядом – лицей Фурье, лучшая школа города. В полдень здесь готовили сэндвичи. На барной стойке стояли автомат с орешками и таксофон. Все тут было старое, в коричневых тонах, с табуретами, цветной мозаикой на полу, большим зеркалом, комнатными растениями, кругом пластик, латунные планки и духота. А главное – никакой музыки, поскольку хозяйка страдала шумом в ушах. Ну и чистота – как в операционной. Каждый год в августе владельцы закрывали свое заведение на целый месяц и уезжали на родину, в маленькую знойную деревеньку в районе Коимбры, где отдыхали, переваривая умопомрачительные обеды и не менее выдающиеся ужины тетушки Бруны. Возвращались они оттуда помолодевшими, набравшими по пять кило каждый и почти черными. На данный момент в «Эскаль» было пусто, сквозь стекла витрин виднелись редкие машины, помещение Кассы социальной помощи напротив и то, что оставалось от «Паласа» – кинотеатра, закрытого из соображений безопасности. На стене его медленно разлагалась афиша последнего демонстрировавшегося там фильма. История дальнобойщика – чемпиона по армрестлингу с Сильвестром Сталлоне. Тишину нарушил голос Намюра. К этому все привыкли. Прислушались.
