– Ну как, скоро? – спросил он.
– Да…
– Сейчас?
– Угу.
От пота ее спина приклеилась к животу юноши. Вся разгоряченная, она металась все сильнее, он взял ее за шею, она сказала: «Сейчас», и в ту же секунду Антони проник глубоко внутрь нее. Она больше не двигалась и, тяжело дыша, могла даже сосчитать сокращения его члена. Они тут же расслабились. Насытившись, он почти сразу утратил к ней всякий интерес. Ей пришлось удержать его.
– Подожди. Останься так еще.
– Хорошо было?
– Да.
Антони перекатился на спину. Она держала его за руку. Оба смотрели в потолок палатки и молчали. Ванесса заметила, что он дышит ртом. Странно, она никогда не обращала на это внимания.
– Есть охота, – сказал он.
– Да ну…
Он зевнул, застегнул молнию на джинсах и встал.
– Я с обеда ничего не ел. Закурить нету?
– Не шуми.
Она порылась в сумке, он тем временем вышел из палатки. Снаружи все было по-прежнему, но волшебство рассеялось. Оставались лишь грубая материальность предметов, нейтральная красота неба. Антони потянулся. Тело его обсыхало на свежем воздухе. Ему было хорошо – словно ему прочистили мозги. Он взял сигарету, которую она ему протягивала, она дала ему прикурить.
– А ты не куришь?
– Нет, – ответила она.
Она держалась недоверчиво и не выходила из палатки.
– Что? – спросил Антони почти грубо.
– Ничего.
Он помолчал немного. Потом сказал просто так:
– Я завтра к отцу иду.
– Класс.
– Ага. Интересно как все получится.
– Как всегда – нормально.
– Ага. Но все равно прикольно.
Она высунула голову из палатки. Казалось, что ее это действительно интересует.
– Не узнаю́ его, – сказал Антони.
– Как это?
– Не знаю. Он стал другой, не такой, как раньше.
– А твоя мать? Что она говорит?
– Ничего. Они больше не видятся.
– Так лучше.
– Ага.
Помолчав, Ванесса спросила:
– Хочешь, я приеду? Я завтра вечером свободна.
Антони смотрел на нее, не понимая.
– На кой?
Грубость его тона была совершенно не к месту. Она привыкла.
– Не знаю. Просто так.
– К моему отцу ты не пойдешь.
– О’кей. Ладно. Мне вообще пофиг.
У них бывало, что Ванесса вот так выходила из себя. Антони тоже становился жестким и замыкался. На этот раз – больше, чем обычно. Сейчас он думал только о предстоящем свидании со Стеф. Еще два дня. Он докурил сигарету, раздавил ее в траве и чмокнул Ванессу в щеку.
– Пока, – сказал он.
– Пока, – ответила Ванесса.
Она не сердилась на него.
Позже она отошла в сторонку под дерево и привела себя в порядок при помощи минеральной воды и футболки. Она не слышала ни звука, никого не видела. И все же ее не оставляло странное ощущение, будто кто-то наблюдал за ней, пока она подмывалась.
4
Порывшись в карманах, Патрик Казати вывалил всю мелочь на оцинкованный прилавок. Улов был небогатый. В основном монетки по одному и по два сантима.
– Это все? – спросил патрон.
– Погоди, сейчас еще посмотрю.
Патрик порылся еще, вывернул карманы куртки. Это был понедельник, урожайный день. В конце концов он выудил две купюры по пятьдесят франков и бросил одну из них поверх мелочи.
– Полтинник оставляю себе. Мне тоже надо жрать.
– Это верно, – согласился патрон, который хорошо знал жизнь.
– Ну что? В расчете или как?
– Сейчас посмотрим…
Патрон повернулся к внушительной кофеварке, возвышавшейся у него за спиной. Напротив стояла задвинутая в угол большая стеклянная банка, до краев наполненная медяками. Среди них виднелось несколько тусклых бумажек. Он взял банку двумя руками и, встряхнув, погремел монетами.
– Приятный звук, – сказал парикмахер и поднял стакан.
– Думаю, уже почти, – сказал Патрик.
Патрон поставил банку на стойку бара. Это была трехлитровая банка с резиновой прокладкой на горлышке. На наклейке значилось: «Слива 1987». Само варенье слопали еще тогда.
– Посчитаем? – спросил патрон.
– Валяй, – с улыбкой ответил Патрик.
Он заходил в «Эскаль» каждое утро выпить кофе. Бистро находилось недалеко от его работы, содержала его довольно темная семейная пара, смуглые португальцы, которые вкалывали по пятнадцать часов в сутки. Хозяина звали Жорж, его жены не было дома. У Жоржа были такие густые, такие пышные волосы, что мужики постоянно доставали его предположениями о его североафриканских корнях. В общем-то, Португалия – это рядом. За столько веков арабского нашествия там явно не обошлось без скрещивания. Патрон молча кивал с видом «хорошо смеется тот, кто смеется последний».
– Ладно, посчитаем, – одобрил парикмахер, – только сначала – фьюииить!
И, оттопырив большой палец, он жестом показал, как наполняет свой пустой стакан. Патрон налил ему еще порцию «мюскаде» – «на легкий ход ноги» – уже третью. Первый свой стакан белого, с каплей лимонада, он пропускал часов в восемь утра. Это хорошо для твердости рук и верности глаза, говорил он. Кстати, так же поступали и великие хирурги, он прочел это как-то в журнале. Никому никогда не приходилось жаловаться на его работу. И все равно, с тех пор как некая Мелоди устроилась со своим салоном почти напротив, дела его пошли не так хорошо, как раньше. Эта Мелоди предлагала клиентам карту лояльности, детские стрижки по пятьдесят франков и вообще большие вольности: это смахивало уже на недобросовестную конкуренцию. Он тоже стал подумывать о ремонте и о замене старого транзистора, но все эти потуги на модернизацию канули в бистро, как и все остальное. Кроме этого, парикмахер был абсолютно лысым и числился в членах ОПР
[20]. Он любил митинги, колбасу, свою родину и Шарля Паскуа
[21].
– Алле гоп!
