Элен развязала парео, расстелила полотенце и улеглась. Вздох удовлетворения пробился сквозь ее сжатые губы. Она попыталась ни о чем больше не думать. Перед глазами у нее лежало собственное тело, длинное и на первый взгляд гладкое. Она с пристрастием оглядела его, проинспектировала ягодицы, бедра, на которых при нажатии ладонью были заметны небольшие признаки целлюлита. Правда, стоило убрать ладонь, как их поверхность снова принимала безупречный вид. Мало-помалу ее кожа становилась неоднородной, превращаясь в своего рода записывающее устройство. День ото дня перемены оставались неразличимыми, а потом вдруг в одно прекрасное утро она замечала появившиеся без предупреждения тут – морщинку, там – красную жилку. Тело тоже, казалось, жило своей, независимой, тайной жизнью, медленно готовясь к восстанию. Как и многие ее ровесницы, Элен изводила себя сезонными диетами. Между нею и ее телом был заключен как бы такой странный договор, где самоограничения были ходовой монетой, которой она платила за возвращение в молодость. Страданиями – за жизненную силу, голодом – за гладкость кожи, воздержанием – за полноту жизни. Правда, если честно, получалось так себе. Она потрогала живот, постучала указательным пальцем по пупку, послушала ответный звук – приглушенный и как бы округлый. Улыбнулась и встала. Время идет, и что? Она по-прежнему может втиснуть задницу в старые дырявые джинсы, завалявшиеся в глубине шкафа. Да и мужики на улице все еще на нее оборачиваются.
Из бассейна доносился приглушенный плеск сверкающей синевой воды, производимый движениями пловцов. Подплывая к концу дорожки, наиболее опытные из них совершали опасное сальто, после чего их упругие, гибкие тела снова проявлялись под водой. Элен чувствовала, как ее скулы, нос медленно покрываются загаром, ляжки начинали побаливать. Ей было жарко, ей было хорошо. Она поднялась, подошла к бассейну, балансируя на самом краю. Вытянула руки над головой. Теоретически шапочка была обязательна. Она нырнула.
В прохладной воде Элен проплыла кролем, производя движения, заученные еще тридцать лет назад в муниципальной школе. Снова ощутив весь идиотизм их бесконечного повторения, она вернулась к прежнему состоянию безоговорочного блаженства. От суставов, от плеч по телу быстро разливалось тепло. Она почувствовала, как втягивается живот, как напрягаются плечи. Каждый глоток воздуха, полученный с поверхности, ощущался ею как поцелуй.
Проплыв дорожку до конца, она прицепилась к стенке, чтобы восстановить дыхание. Лицо покалывало от миллиона дрожащих на поверхности воды отблесков. Она поморгала, сбрасывая с ресниц бусинки капель. Легкий ветерок щетинит кожу. Изумительное ощущение. Ее тело живет, и малейшее напоминание об этом переполняет ее радостью.
Потому что все работает против ее тела. Каждый день. Муж, который больше не спит с ней. Сын, из-за которого она вся извелась. Тошнотворная неподвижная работа, бессмысленная, мелочная, все время одно и то же. Ну, и конечно, время, от которого другого и не дождешься.
А она сопротивляется. Когда ей было семнадцать лет, было то же самое. Они с сестрой ужасно любили танцевать. Клеили парней, прогуливали уроки. Покупали себе лифчики с остроконечными чашками. Слушали по радио «Нежный возраст». В квартале их уже тогда называли сучками, потому что они не желали жить по правилам, не хотели пить жизнь по капле, медленно, постепенно, соблюдая меру. У Элен была лучшая в Эйанже попка. Такая удача выпадает случайно, и от нее не отказываются. У парней глаза сразу делаются, как у теленка, они глупеют, ничего не жалеют, их можно выбирать, строить в любом порядке, использовать то одного, то другого. Вы властвуете над их дурацкими желаниями, а во Франции времен «Ситроена ДС» и Сильви Вартан, где девчонкам не светило ничего интереснее кулинарных рецептов и роли белошвеек, это была уже почти революция.
Лучшая попка в Эйанже.
Так сказал однажды вечером Жерар, провожая ее домой. Жерар – здоровяк в кожаной куртке на меху. Он носил ее на руках, как будто она ничего не весила, а она обожала эту легкость. Ему было двадцать лет, он работал в скобяной мастерской. По субботам он заезжал за ней на своем спортивном мотоцикле «ВВ». Он увозил ее, и они занимались любовью в укромных уголках, стоя за бюветом, где-то за городом в воскресенье днем – где только можно. Жерар – парень честолюбивый. После армии он собирался уехать. Всякий раз, застегиваясь где-нибудь посреди рапсового поля, он в подробностях излагал ей свои планы. Он уедет за границу работать на стройке, у них будут дети, в отпуск они поедут к морю, построят себе дом с тремя спальнями. Когда он был в ударе, он даже перечислял, какие инструменты развесит на стенах в своей гипотетической мастерской, пристроенной к гаражу, а гараж будет на две машины. Зимой они будут разжигать камин. А если повезет, то поедут даже кататься на лыжах, там видно будет. Элен слушала, лежа на спине и теряясь глазами в синеве. Между ног она чувствовала что-то горячее, влажное. Надеялась, что это не то, что она думает. Спросила его. Ничего страшного, он принял меры предосторожности. А что, могло бы быть страшно? Да нет. Семья, две тачки, жить отдельно – все будет отлично.
Элен поплыла новую пятидесятиметровку. Ногам уже больно. Дыхания не хватает, она чувствует себя старой. Но она знает, что, после того как проплывешь десять раз туда и обратно, эта тяжесть пройдет, откроется второе дыхание и прогонит черные мысли. Надо перетерпеть холод, нехватку воздуха и эту усталость, которая облепляет ее будто грязь. Надо продержаться, упорно плавать взад-вперед, как бы абсурдно это ни выглядело. В голову лезут разные мысли, воспоминания, хандра. Плавание – спорт на выносливость, а значит, спорт скучный. Она смотрит на дно старого бассейна с отвалившейся кое-где плиткой. Солнце пронизывает воду под острым углом, порождая то вспышки, то тени, то ослепительное сверкание. Каждый заход делится на этапы. Элен плавает.
Когда она встретила Патрика в первый раз, у того нога была в гипсе. Ей восемнадцать лет, на ней хлопчатобумажное платье в клеточку. Ее кузина выходит замуж. Элен надела по этому случаю туфли на каблуках, ей непривычно, она выглядит немного неуклюже, переставляет ноги, как жирафенок. Девицы судачат у нее за спиной. Они с сестрой – единое целое. Элен привыкла, что девчонки завидуют ей и злословят на ее счет. Она знает, что эта попка, это лицо, эта возмутительная шевелюра представляют угрозу душевному равновесию малолеток, общественному положению и домашнему уюту. К примеру, если бы она только захотела, у нее в постели оказался бы Бернар Клодель, хотя он уже полтора года гуляет с Шанталь Гомез, а на будущий год они собираются пожениться. Про нее говорят: «Вот сучка!» – и это значит, что она опасна, а еще что она может решать кое-какие проблемы при помощи собственного тела. Слово «сучка» определяет в данном случае силу, которой она несправедливо наделена, которой окружающие завидуют и которую хотят обезвредить, из предосторожности, боясь увидеть, как некоторые важные для них вещи вдруг становятся хрупкими, рассыпаются в прах. Нравственность в данном случае становится продолжением некоего политического проекта без названия, заключающегося в сдерживании таившейся в Элен разрушительной энергии. В уменьшении силы воздействия ее красоты. В сокращении этого избытка власти, которой она располагает благодаря своей заднице.
