Он обращался к бельгийке. Она ответила «Давай» со своим грубым акцентом, потом встала, высокая и флегматичная, неторопливо отряхнула пыль с задницы. Под футболкой у нее свободно болталась грудь. Видны были большие, набухшие соски. Внутри у Стеф все кипело.
– И куда это вы идете? – насмешливо спросил Родриг.
Анн уже повернулась к нему спиной. Симон, вытиравший футболкой подмышки, тоже ничего не ответил. Он первым слез с рампы, потом помог спуститься девушке.
– Хорошо повеселиться, – сказал Родриг.
Стеф опустила глаза, в носу у нее защипало. Состояние усугублялось, это было мучительно. Ну что такое? Каждый раз одно и то же! Еще и Клем уставилась. Она справилась с собой, сосредоточившись на браслете, который крутила на запястье. Как только все прошло, она тоже встала.
– И ты валишь?
– Подожди, я отвезу тебя, – предложила Клеманс.
– Не надо, все нормально, – отозвалась Стеф.
– Да нет же, подожди, отвезу.
– Говорю, не надо.
– Ты что, пойдешь, как дура, пешком?
– Отцепись, все нормально!
Клеманс поняла, что та сейчас разревется, и не стала настаивать.
Стеф пошла через пустыри, отделявшие скейт-парк от бывших рабочих кварталов. Это была поросшая травой холмистая местность, годная только на то, чтобы вышвырнуть сломанный холодильник или покататься на велосипеде-внедорожнике. До центра города отсюда было полчаса ходьбы, не меньше. Озеро вообще находилось на другом конце света. Да и дом ее ненамного ближе. Но Стеф было наплевать. Она шла по извилистой пыльной тропинке, слушая убаюкивающий шорох собственных шагов, на сердце у нее словно повисла тяжелая гиря. Она держалась, но горе, обида то и дело снова накатывали волнами, которые с каждым разом становились все больше. Несколько раз она пускалась бегом, но у нее это получалось так неуклюже, что в конце концов она со всего роста растянулась в пыли. Вскочив на ноги, она увидела, что ободрала до крови руки. И тут ее прорвало, и она разревелась самым непотребным образом, обливаясь слезами, давясь соплями, всхлипывая и размазывая по лицу растекшийся на фиг макияж. Она с трудом дышала. Наконец она почувствовала облегчение и дикую усталость. В этом состоянии ее и застал шум мотора. Она обернулась посмотреть. Это был тот придурок.
11
Выйдя от Буали, Антони с матерью поспешили убраться из «зоны» и вернуться к машине. Для этого им надо было пройти по местности, состоявшей из автостоянок, газонов и поросших травой горок с исписанными граффити скамейками, где гуляли с колясками мамаши да крутились по кругу мопеды. Жители квартала, облокотившись о подоконники, молча следили за ними. Вдали виднелся виадук, перекинутый через добрую часть долины. По нему на скорости сто тридцать километров в час и больше мчались машины – в сторону Парижа и обратно.
– Видишь, мы правильно поступили, – сказала Элен.
Она в общем-то была довольна развитием событий. Между ней и тем старым типом что-то такое произошло.
– Ты что, не согласен?
Антони шагал молча, втянув голову в плечи. Он дулся, как будто ему было стыдно. Что за уголовная походка? Так бы и врезала.
– Слушай, кончай этот цирк. Как ты ходишь? Что за манеры?
Мальчик злобно взглянул на нее:
– Да не увидим мы больше этот байк. Никогда! Все, конец. Он уже где-нибудь далеко, на их исторической родине.
– Что ты говоришь? Чушь какая-то!
– Да спустись ты на землю, блин!
– Мы сделали все как надо.
Он поднял глаза к небу. И снова перед Элен стоял чужой. Только подумать, что десять лет назад он мастерил для нее бусы из макарон ко Дню матери. Он всегда был хорошим мальчиком. Конечно, в школе он не слишком перетруждался, да и драчун был еще тот, но она знала, как с ним обращаться. Когда он был совсем маленький, она пела ему песенку про кораблик. Он обожал черничное варенье и мультик про маленького индейца – Закари или что-то в этом роде. Она до сих пор помнит, как пахла его головка, когда он субботними вечерами засыпал у нее на коленях перед телевизором. Как теплый хлеб. А потом настал день, когда он попросил стучать, перед тем как войти к нему в комнату. И понеслось. И вот теперь перед ней этот полускот, от которого пахнет ногами, который ходит вразвалку, как какой-то уголовник, да еще и собирается сделать себе татуировку. И это ее малыш. Она еще больше распсиховалась.
– Идиот малолетний! Может, напомнить тебе, кто первым стащил этот мотоцикл?
Антони вызывающе, почти с ненавистью посмотрел на нее.
– Этим людям нельзя верить. Ты не хочешь это понять.
– Прекрати так со мной разговаривать! Ты как отец!
Странно, но это сравнение польстило мальчику.
– В любом случае, я знаю, что мне делать, – сказал он.
– То есть?
Они спускались вдоль берега по направлению к центру города. Внизу от перекрестка с круговым движением отходили три дороги, по одной из них можно было добраться до квартала Ла Грапп, где жили Казати. Две другие вели в город и на автостраду. Антони ускорил шаг, чтобы оторваться от матери. Элен поймала его за воротник. Так и убила бы.
– Ну почему ты такой?! – крикнула она. – Надоело! Слышишь? Мне надоело!
– Пусти, отвяжись ты от меня!
Он грубо вырвался, и Элен вдруг остро осознала, как некрасив ее сын. Уже несколько месяцев наблюдала она в нем эти пубертатные изменения, и все это время в ней копилось отвращение, скрывалось внутри, как какая-то постыдная тайна. Он казался глупым, постоянно дулся. Больной глаз, который раньше делал его мордашку трогательной, теперь выглядел уродством. И потом, временами в его повадках, интонациях она узнавала кого-то другого. Его отца.
– Не могу я больше! Слышишь?!
Ехавшая в сторону «зоны» машина притормозила, поравнявшись с ними. Молодежь. Они весело загудели.
– Вам помочь, мадам?!
Антони воспользовался ситуацией, чтобы отделаться от матери, и бегом пустился прочь. Парень из машины спросил:
– Может, вас отвезти?
– Ах, да оставьте меня в покое! – ответила Элен и отмахнулась от него, как от комара.
Антони быстро спустился к перекрестку и повернул налево. Эта дорога вела не к дому.
Какое-то время он так и бежал по ней, но он не знал, куда пойти, а возвращаться домой не имел желания. Он был зол на целый свет. Еще совсем недавно для полного счастья ему хватило бы ведерка попкорна и хорошего фильма. Жизнь была прекрасна сама по себе, одним только своим бесконечным возобновлением. Он вставал утром, шел в школу, там – занятия в привычном ритме, приятели, все шло своим чередом, легко, как по маслу, максимальный облом – это неожиданный опрос по какому-нибудь предмету. И вот теперь это мерзкое ощущение, какая-то тюрьма, честное слово.
