– Опять курил? – спросил старик.
Хасин не нашел у себя ключей, и ему пришлось позвонить, чтобы отец открыл дверь. Тот стоял на пороге в стоптанных тапках на босу ногу, весь в джинсе, застегнутый на все пуговицы. Глаза с трудом угадывались на его морщинистом лице. Под носом топорщился пучок не тронутых бритвой седых волос. Видел он все хуже.
– Да нет же, – ответил Хасин. – Так как? Я могу войти?
– От тебя дымом несет. Ты куришь?
– Говорю тебе, нет!
Отец нахмурился и, наклонившись, понюхал футболку сына. Не переставая ворчать, он пропустил его внутрь. Войдя, Хасин снял кроссовки. Из кухни доносился шум скороварки. Пахло картошкой.
– Люди видели твоего брата, – серьезно сказал отец.
У него был красивый, низкий хрипловатый голос. Слова перекатывались будто камешки в решете.
– Им привиделось.
– Они говорят, что видели.
Юноша обернулся к отцу, чьи зрачки приняли нечеткий контур и молочный оттенок, указывающие обычно на старость. Однако ему было всего пятьдесят девять.
– С чего бы им говорить, если они на самом деле его не видели?
– Да не знаю я. Перепутали.
– Мне сказали, что он там был.
– Чушь собачья. Кончай ты с этим, – застонал Хасин.
Старик выглядел озабоченным. Он уже давно не видел старшего сына. У Хасина сжалось сердце. Они с отцом стояли в тесном коридорчике вплотную один к другому. На стенах висели зеркала, старые фотографии, разные вещи оттуда. На полу выстроились в ряд ботинки. Хасин заговорил снова:
– Что мы едим?
– Что всегда. Иди сюда.
Отец вернулся к плите. Перевернул в сковородке рубленые бифштексы, потом включил громче радио, заглушившее ворчание жарившегося мяса. Потом выключил огонь под скороваркой, и они сели за стол. Отец пил воду, сын налил себе стакан гренадина. Было еще светло, но температура стала терпимее. Пахло кофе, весь день простоявшим на огне. Они не разговаривали, ели, положив локоть на стол. Зазвонил телефон, и Хасин побежал в гостиную, чтобы ответить. Это была мать. Она звонила оттуда. Они перекинулись парой слов, но говорила главным образом она. Сказала, что у них жарко. Что рада, что скоро увидит его. Спросила, как он себя ведет. Потом трубку взял отец и несколько минут разговаривал с женой по-арабски. Хасин ушел к себе, чтобы не мешать.
Позже отец заглянул к нему.
– Ты мэрия ходил?
– Ага.
– Работа был?
Отец жил здесь уже больше тридцати пяти лет, но все еще говорил на очень относительном французском, хотя и приобрел местный грубый говорок. Всякий раз, когда тот открывал рот, Хасину хотелось куда-нибудь спрятаться.
– Да нет, нет там никакой работы.
– Нет работы? Она говорила, что все в порядке.
Чтобы окончательно прояснить ситуацию, отец вошел в комнату.
– Нет. Ты не понял. Она там сидит, чтобы помогать людям, которые ищут работу. Но у них самих ничего нет. Все это вообще ни к чему.
– Как это?
– Она помогла мне с резюме, вот и все. Она ничего не может, говорю тебе.
– Вот как?
Брови отца сошлись на переносице, он еле слышно пробурчал что-то по-арабски. Узкие темные губы почти не двигались под седыми усами. Хасин попросил повторить.
– Работать надо, – заявил отец неожиданно торжественным тоном.
– Ага. А еще надо, чтобы работа была.
– Надо найти. Если захочешь – найдешь, – ответил отец, убежденный в своей правоте.
– Точно. Кстати, в понедельник утром я пойду в магазин затариваться. В холодильнике пусто.
– Вот это хорошо.
Старик был большой мастер по части проработки, но стоило Хасину заполнить холодильник продуктами, как все нравоучения заканчивались. Юноша встал. Он сказал, что уходит на вечер.
– Куда это?
– Не знаю. Никуда.
– Как это – никуда?
– Я не поздно.
– Ты всегда поздно возвращаешься.
Хасин уже вышел из комнаты. В коридоре он поспешно натянул кроссовки и куртку, но это не помогло ему избежать последнего совета.
– Наделаешь глупостей – пеняй на себя.
Хасин пообещал глупостей не делать и вышел к приятелям, уже ожидавшим его на площадке у подъезда. Кадер немного дулся. Хасин поддразнил его ровно столько, сколько было нужно, чтобы привести настроение в норму. Потом все стали просто без дела смотреть, как крутятся на автодроме машинки. Элиотт свернул маленький косячок, у него почти ничего уже не осталось. Маловато на шестерых. Вместо расслабления это вызвало всеобщее раздражение.
– Чего делать будем? – спросил Саид.
Этот ритуальный вопрос все слышали раз по десять за день.
– Не знаю.
– Двинем куда-нибудь.
– Куда двинем?
– Двинем, там посмотрим.
– Двигай, только не усни.
Каждый старался вытянуть из косяка как можно больше. Мусс вообще обломался: ему осталось только раздавить окурок в пыли.
Вскоре мамаша с дочкой вырубили ток, и последние посетители растворились в темноте. Женщины тоже удалились вместе с кассой, на прощание помахав ребятам. Дома теперь сложились в пейзаж из прямых линий, усеянных голубыми осколками. Возраст городка канул во мраке. Не осталось ничего, кроме темных громад, острых граней да освещенных окон. И скуки.
– Блин, ну и тоска…
– Ёпрст, что будем делать-то?
– Пошли, плевать, что-нибудь придумаем.
– Сверни хотя бы еще косячок.
– Ну уж нет, у меня вообще почти ничего не осталось.
– Завтра получишь, нормально.
– Вот завтра и посмотрим.
– Слушай, не будь ты сукиным сыном, плевать на твои проблемы.
– Сказал – завтра.
День подходил к концу. В понедельник Хасин попробует продать байк. Он знал одного типа, который торговал всякими железками. За него можно будет взять пол- сотни.
6
Когда кузены добрались до дома Антони, было уже утро. Они чувствовали себя грязными, разбитыми. Плюс ко всему их поджидал отец, сидя за рулем своего грузовичка. Тут же был и сосед в шортах и пляжных шлепках со стаканчиком дымящегося кофе в руке. Увидев их, он расхохотался, но это было скорее попыткой разрядить ситуацию. В грузовичке работало радио, и гнусавый голос без конца повторял припев какой-то песенки.
– Ну и где вы были, гаврики?
Отец посмотрел поверх солнечных очков куда-то вдаль, словно хотел определить по солнцу, который сейчас час. Ребята застыли, не доходя до него, и стояли, опустив руки.
