Кусты и тонкие деревья на дальнем берегу шатались, как во время бури. Из болота торчали головы псевдозавров, всех четырех, и Причер дорого бы дал за то, чтобы видеть сейчас их морды.
– Это было «кстати о музыке», – донесся по радио страдальческий голос старшего. – Я как раз хотел сказать про микрофоны, а вы меня перебили.
– Ну, извините.
– Ничего, ерунда. Здорово стреляете, отче.
– Так я говорю – целиться не надо.
– Да я знаю, что не надо. Кэссиди объяснял и учил даже, только у меня не получается.
– Не целиться?
– Попадать… Ладно, господа, внешний звук уже можно включить. Живой, солдат?
– Так точно, господин лейтенант.
– Доволен?
– Не то слово! Ух! Господин лейтенант, сэр.
– Тогда иди – разогревай пайки. Обедаем – и за работу. Святой отец, вы когда в последний раз имели дело с заглубленными датчиками?
– Год назад, – ответил Причер, с довольной улыбкой на губах разглядывая болото. Там уже восстановилась недавняя идиллия. Псевдозавры метко плевали, крокодилы упоенно жевали, сверху в прогалину светило желтое ласковое солнце.
«Прямо райский уголок, – подумал капеллан. – Неужели люди пришли сюда, чтобы его уничтожить? Ох, зря мы это делаем. Сказано ведь – не доставляют пользы сокровища неправедные…»
– Правда же избавляет от смерти, – произнес капеллан вслух.
– Что? – переспросил старший.
– Да так, – отмахнулся Причер. – Вырвалось.
ГЛАВА 8
Исповедовать Причер умел. У него это как-то само выходило – поймать эмоциональную волну человека и легкими, незаметными толчками направить душу к очищению. За что капеллана отдельно уважали военные психоаналитики, сидевшие на жестком окладе и потому сверхурочную работу не жаловавшие, – Причер частично брал на себя их потенциальную клиентуру.
Увы, с Кляксы психоаналитик удрал, и теперь уже Причеру приходилось отдуваться за двоих. Истомившийся без душевного разговора военный люд так и ломился в исповедальню, дабы расстаться с тем, что Причер про себя называл «грешки армейские стандартные». Капеллан, по укоренившейся привычке честного служаки, с каждым работал в полную силу, помогал и утешал, и, когда очередь грешников наконец иссякла, почувствовал себя как выжатая тряпка. Прикрыл глаза, прислонился затылком к стене, замер на жесткой скамье в малюсенькой каморке и понял, что выходить в храм сейчас не будет, а просто немного посидит, расслабится. Ничего ужасного ему выслушать не пришлось, грешки здесь действительно водились исключительно стандартные, но слишком уж много набежало страждущих от них избавиться. А крикнуть из-за двери что-то вроде «Эй, там, скажите, чтобы больше не занимали!» Причеру в голову не пришло. Сказалась, наверное, мольба командира базы «повлиять на людей». Ну, он и влиял, как умел. Повлиял и выдохся.
Дверца соседней кабинки хлопнула, и низкий, с выраженной хрипотцой, голос произнес:
– Здравствуйте, святой отец. Хотелось бы поговорить.
Причер с подавленным стоном уселся прямо.
– Простите, – сказал он, – а там много еще народу?
– Больше никого.
– Вы не могли бы сделать мне одолжение? Пойдите закройте наружную дверь. И возвращайтесь, конечно.
– Уже закрыл, святой отец.
«Парню когда-то чинили глотку, – безошибочно определил Причер. – И капитальный был ремонт. Крепко досталось бедняге. Между прочим, что это у него за акцент? Едва заметный, но есть. Чуть ли не русский. Да ну, русскому нечего делать в нашем храме. Просто ему, наверное, и лицо тоже латали. Вот и квакает теперь. Прямо скажем – не позавидуешь».
– Хорошо, – сказал Причер. – Я слушаю тебя, сын мой. Открой свою душу, и…
– Похоже, я утратил веру, святой отец, – перебил его хриплый. – Потерял. Совсем. О чем и прибыл доложить.
В голосе хриплого читались глумливые нотки. «Или это кажется мне? – подумал капеллан. – Ну, послушаем».
– Как же это произошло, сын мой?
– Не перебивайте, будьте добры. Понимаете… Хм… Тяжелее, чем я думал. Бросать вам в лицо такое… обвинение. – Голос хриплого посерьезнел, но не ослаб, напротив, отчетливо налился силой.
– А ты не обвиняй, – посоветовал капеллан. – Просто рассказывай. С самого начала.
– Хм… С начала? Что ж, это мысль. Я из совершенно обычной семьи. Родители ходили в церковь по воскресеньям, как все нормальные люди. Брали с собой меня. В общем, я с детства привык к тому, что есть Бог и он меня любит. И я его любил. Уж было за что. За обещание вечной жизни в раю, если я буду себя хорошо вести.
– И как ты сейчас к этому относишься? – ввернул Причер.
– Как к большой ошибке, – твердо сказал хриплый. – Меня поманили наградой. Будь хорошим, и воздастся тебе. Так все говорили – мама, папа, священники. Ну, я старался. Грешил, конечно, не без этого. Но потом всегда молил о прощении и пробовал свои грехи компенсировать. Верил, что моя праведная жизнь будет оплачена потом, там, после – вы понимаете? Хм… А почему, собственно, я не должен был верить? Это же нормально. Все верят, и я со всеми. Что я, хуже других? К тому же меня постоянно в этой вере укрепляли. Закрепощали. В школе, в училище, потом уже в войсках, рядом всегда был святой отец. И чего уж там врать-то – мне от его присутствия было легче жить и хорошо себя вести. Я всегда чувствовал, что Бог – он здесь, рядом, смотрит на меня глазами священника. Фиксирует мои удачи и промахи, короче, сводит дебет с кредитом. О-о, у меня неплохая кредитная история! Я действительно старался быть добрым христианином. А потом… – Хриплый вдруг запнулся.
Причер секунду выждал и даже рот открыл, чтобы подключиться, затянуть собеседника в русло схемы, разработанной специально для таких случаев, но тот словно уловил это его желание.
– Видите ли… – прохрипел он. – На самом деле хорошо, что не видите. И не увидите теперь. У меня были серьезные ожоги. Во всю грудь, да еще и лицо зацепило. Понадобилось много усилий, чтобы остаться в строю. И конечно, не хватало денег сделать пластику. Такие шрамы… Даже невеста сбежала. И тут появились снадобья с креатиновыми присадками. Еще экспериментальные. Я подрядился в испытатели, взятку дал, чтобы попасть в группу добровольцев. И представьте, кожа стала почти как новенькая. А потом выяснилось, что в один прекрасный день креатин может дать гораздо больше. Сделать меня вечным. Нас всех. Даже вас!
«Понесло болезного», – устало отметил капеллан. Разобрать тонкие интонации покалеченных голосовых связок было непросто, но Причер все-таки услышал – хриплый съезжает в истерику. Скорее всего, специально накручивает себя, чтобы обрушить на капеллана обещанные с самого начала «обвинения».
Не так-то это просто для человека, выросшего в насквозь христианском обществе, – священника обвинять. Причер хриплому даже посочувствовал. Он в общем и целом представлял себе, что будет дальше. И тяжко переживал, что случай такой запущенный.
