Он стоял теперь в паре метров от меня. На вид он был примерно мой ровесник – плечистый, с крепкими руками, торчащими из закатанных рукавов куртки. Голубые, навыкате, глаза смотрели с дружелюбным интересом, а массивные челюсти казались по-клоунски подвижными: скажи слово – и губы охотно сложатся в улыбку. Пожалуй, его можно было бы назвать некрасивым, если бы не эта готовность посмеяться.
– Я тоже начинала с таких змеев, а потом перешла на мягкие. Их проще перевозить, и они более устойчивы на сильном ветру.
– И груз, наверное, выдерживают немаленький? Я еще не видел, чтобы к змеям привязывали камеры. Хорошие получаются фотографии?
– Ну, эти я пока еще не смотрела. А вообще можно сделать качественные кадры.
Разговаривая с ним, я скатывала змея: нужно ведь отснять еще три участка, пока погода не испортилась. А потом в универ – осваивать возможности аспирантской лаборатории. Будь у меня машина, времени бы уходило в разы меньше. Хорошо бы получить хотя бы ученические права: говорят, они здесь важнее паспорта.
– Наверное, за городом лучше фотографировать. Скалы, море… Красота. А здесь что? Дворы да крыши.
Я помедлила, решая, как лучше объяснить ему мою деятельность. Прямого вопроса вроде и не было, но молчание или уход от темы могли бы вызвать подозрение. Сразу говорить об оползне не хотелось. Оставался компромисс: полуправда.
– Мне нужно сделать карту района. Я студентка, учусь в университете.
Парень кивнул понимающе, со значением, смешно выпятив нижнюю губу.
– А эти оранжевые штуковины, их тут раньше не было – тоже ваши?
– Мои. Я буду по ним определять, где именно сделана фотография, и совмещать кадры друг с другом.
– И из этого получится готовая карта? Не надо мерить улицы, дома?
– Ну, кое-какие замеры все-таки нужны. Работа еще не закончена. Но это в другой раз. А сегодня мне пора идти.
Я улыбнулась, чтобы не показаться невежливой, сунула свернутого змея в чехол и отошла к рюкзаку. Парень потоптался на месте и уже собрался было возвращаться в дом, но потом остановился и спросил:
– Значит, эти колышки вам еще понадобятся?
– Да. А что, они вам мешают?
– Нет, нет, – он даже головой помотал для убедительности. – Просто я подумал, если они такие важные… Если я вдруг увижу, что с ними что-то случилось, я бы мог вам позвонить. Я тут недалеко живу.
Вот хитрец! Неужели он и вправду пытается выпросить у меня телефон? В Австралии принято так знакомиться?
– Знаете, – сказала я, вскидывая рюкзак на спину, – эти колышки принадлежат Министерству ресурсов Тасмании. Сможете, в случае чего, туда сообщить? Спасибо!
Уже потом, шагая в сторону парка, я вспомнила его слова. «Если с ними что-то случится…» Значит – может?
В университетской лаборатории, где у каждого аспиранта был свой стол с компьютером, я просидела до восьми. Сидела бы и дольше, если б не автобусы: по вечерам они ходили из рук вон плохо. Коридоры геологического факультета, обклеенные объявлениями и распечатками свежих статей, давно опустели. Днем здесь толклось немало любопытного народу: кроме будущих геологов, приходили инженеры из соседнего здания, студенты физмата и, конечно, мои соратники. Избушка геодезического факультета была тесной, как трансформаторная будка, так что лекции им приходилось слушать в других частях кампуса. Университет Тасмании – новенький, коробчатый, шестидесятский и по архитектуре, и по духу – в первый день показался мне каким-то несерьезным, почти игрушечным. А потом я вдруг почувствовала себя здесь как дома. Со стеллажей геофака смотрели диковинные минералы вроде тасманийского крокоита: он щетинился десятками кроваво-красных игл, отливавших леденцовым блеском. Рядом бесшумно работал громоздкий сейсмограф, покрывая бумажный барабан тонкой нитью рисованных кривых. А компьютеры в лабе, оснащенные последними версиями профессиональных программ, вызывали у меня невольную зависть: местные студенты получали всё это добро в свое распоряжение с первых же курсов. Я должна была смотреть на них свысока: вряд ли кто-то из них умеет рисовать карты кривоножкой на акварельном фоне. Но для того, чтобы мое преимущество стало явным, должен рухнуть мир в его нынешнем виде – мир, где вручную делаются лишь дорогущие эксклюзивные сувениры.
12
Стоя на кухне, я делала себе бутерброд. К местному хлебу, мягкому, как поролон, я до сих пор не могла привыкнуть. Приходилось подсушивать его в тостере, чтобы намазать маслом. Зато тасманийский лосось, коралловый, со слезой, был по-барски роскошен – даже тарелка, на которой лежал бутерброд, невольно отливала позолотой. Я взяла ее в одну руку, кружку с чаем – в другую, и в этот момент за стеной громко охнула бабушка.
Дверь гостиной была, как обычно, полуоткрыта. Немой экран телевизора чуть рассеивал темноту, высвечивая очертания знакомого кресла на колесиках. Из глубины кресла доносилось сокрушенное бормотание.
– С вами все в порядке?
– Ой, я так рада, что ты заглянула! – живо отозвалась бабушка. – Я не могу найти телефон, чтобы позвонить Дженни. Лампочка перегорела.
– Зачем же звонить? Скажите, где у вас запасные лампочки, я поменяю.
– Ой, что ты, – в ее голосе послышалась тревога. – Это ведь опасно, электричество. Дженни вызовет специалиста, он всё починит.
– Но вы же не будете ждать до понедельника. А в выходной, да еще вечером, никто не придет.
Она колебалась: видно было, как искривленные артритом пальцы бесцельно скользят по ободу колеса.
– Этот плафон очень трудно снимать. Даже мой муж в последние годы не делал этого сам. Давай я лучше покажу тебе, где лежат свечи.
– А я бы все-таки попробовала.
– Но если ты упадешь…
– Не упаду.
Бабушка вздохнула.
– Тебе понадобится отвертка. Она в гараже, там ящик с инструментами. А лампочки лежат на кухне, в правом шкафу.
Дженни рассказывала, что мама всю жизнь проработала чертежницей. У нее было отличное пространственное воображение и самый красивый почерк во всем бюро. Теперь она с трудом удерживает ручку, чтобы подписать открытки для внуков, однако её памяти и ясности мысли позавидовал бы любой ровесник.
В гараже было холодно. Большую часть его занимала моторная лодка на трехколесном прицепе; краска кое-где облупилась, но было видно, что прежде за лодкой ухаживали и пользовались ею часто. Вдоль стен гаража тянулись полки, забитые всевозможным барахлом, которое в доме держать незачем, а выбросить жалко. Старый радиоприемник, удочки, стопка полинялых журналов. Мне стало любопытно: что могла читать обычная австралийская семья? Сверху лежали несколько спортивных изданий, под ними – толстый атлас по речной навигации, выпущенный десять лет назад. Ниже, в полном соответствии с законом напластования, обнаружились более древние слои: потрепанный «Мир рыболова» за восемьдесят второй год; еще один атлас, на сей раз дорожный; а в самом низу – несколько выпусков «Scientific American» и «Popular Science»
[6] почти полувековой давности. Я полистала их, осторожно, как музейные. Самыми захватанными были странички с рубрикой «Начинающий ученый»; и немудрено! Увидев заголовок «Как самому сделать туманную камеру
[7]», я даже чуть-чуть позавидовала любознательному читателю пятидесятых. Сейчас никому бы и в голову не пришло предлагать такие рискованные эксперименты. Рекламная картинка из другого номера изображала чемоданчик, заполненный трубочками, шариками и склянками. «Atomic Energy Lab» – было написано на крышке. Набор «Юный атомщик», с ума сойти!
