– Гамильтон? Где это? – поинтересовалась я, когда мы отчалили.
– В Канаде. У нас там небольшой винтажный магазинчик. Время от времени мы путешествуем. Ищем необычные рукотворные безделушки и потом продаем в нашей лавке.
– Половина всех побрякушек сейчас на ней, – подмигнул мне Кен. – Если мы пойдем ко дну, знайте: нас сгубил шопинг.
О, так я нашла родственную душу! Неудивительно, что Джуди сразу мне понравилась.
– Хотите клубники? – предложила я.
Больше мне нечем было их отблагодарить.
– О нет. – Помотал головой Кен. – У нас самих завались этих фруктов! Накупили гуавы, мангостинов и ананасов. Да и клубники у тебя маловато: боюсь, не хватит на троих.
Мы с Джуди рассмеялись. Ветер натягивал паруса, и наше судно быстро нагоняло Дамиана.
– Сейчас подам ему сигнал, – сказал Кен, когда мы поравнялись.
– Спасибо!
Мы теперь плыли борт к борту. Кен начал спускать шлюпку на воду.
– Не надо, – остановила его я.
Я почти боялась показаться Дамиану на глаза. Что делать, если он опять от меня уплывет?
– Дальше я сама. – Я прыгнула в воду.
– Ну хорошо. Не поминай лихом! – крикнул Кен мне вслед.
Я взобралась по лесенке на яхту Дамиана и теперь стояла на палубе в луже, чувствуя себя мокрой курицей.
– Не забудь клубнику! – Джуди передала мне два пакета.
– Спасибо! – Я помахала на прощание, и Кен с женой поплыли дальше.
Когда я повернулась, Дамиан уже стоял на палубе: сгусток гнева и ярости, облаченный в белую рубашку.
– Что ты здесь делаешь, черт побери?
– Я плыву с тобой.
– Ты мне не нужна! Я объяснил это предельно ясно. Привыкла, что все пляшут под твою дудку? Со мной так не будет. Как еще мне это вбить в твою голову?
Чертов упрямец! Ради него я бросила все: свободу, беззаботную жизнь, родного отца. Я догнала его посреди океана – лишь для того, чтобы показать свою любовь, если он позволит.
А он не позволил. Он, как обычно, закрылся, потому что не ждал от мира ничего, кроме боли и предательства. Он не хотел давать любви ни единого шанса.
– Ты чертов трус! – Я схватила из пакета ягоду и бросила в Дамиана.
Она попала ему в лоб, оставив розовый след.
Я швырнула другую. Затем еще и еще, пока он весь не покрылся алыми потеками: лицо, рубашка, шея.
– Ненавижу!
Я не лгала. Я его ненавидела, ведь он просто стоял напротив – такой спокойный, бесстрастный, упрямый – и смотрел, как я рассыпаюсь на части.
– Ты меня слышал? – Я схватила горсть клубники и размазала ему по груди. – Ненавижу тебя! Ненавижу!
Когда ягоды закончились, я обрушила на него кулаки. Я хотела стереть в порошок все воспоминания о нем – все до единого. Я хотела, чтобы он страдал, как страдала я. Я хотела, чтобы он плакал, как плакала я. Я хоте…
Дамиан схватил мои руки и завел их мне за спину. Его губы нашли мои и впились с таким напором, что перехватило дыхание. На меня словно обрушился океан. Все свирепые, подводные течения, которые Дамиан держал под контролем, хлынули на волю. Я пыталась остаться на плаву, цепляясь за его плечи как за соломинку – ни единого шанса. Мою боль, мою злость, мои слезы поглотило что-то бескрайнее и всемогущее.
Этот поцелуй уже пытался пробраться через открытое окно, он таился в бумажной фигурке жирафа и звенел в тишине, когда двое друзей считали про себя до пяти, он скрывался в мякоти маленьких плодов манго – и вот наконец он случился. Желание обладать настолько смешалось с чувством принадлежности, что я захотела остановить мгновение. Я хотела, чтобы Дамиан целовал, целовал, целовал меня, пока все другие поцелуи не сотрутся из памяти, пока не останется единственный – вот этот – поцелуй.
И пусть моя одежда вымокла до нитки, а волосы висели влажными сосульками – губы Дамиана были словно клубничный огонь – сладкий, горячий, сметающий все на своем пути. Вся сила, с которой он раньше меня отталкивал, теперь влекла его обратно, сплавляя наши губы воедино. Когда он отпустил меня, мне стало больно, почти физически.
– Только не плачь, güerita. – Дамиан провел пальцем по моей щеке. – Ударь меня, надавай тумаков и пощечин – но не смей плакать!
– Тогда не смей меня бросать!
Я не верила своим глазам: неужели он и правда смотрит на меня вот так? И дышит так часто?
– И я уже не güerita. – Я завела за ухо темную прядь. – Больше не блондиночка.
– Ну, не везде, – улыбнулся Дамиан.
Я пихнула его локтем. Он видел меня голой, так что знал, о чем говорит. Я прижалась щекой к его груди и почувствовала себя дома.
⁂
Мы вернулись на остров. Пока я принимала душ и переодевалась, Дамиан успел приготовить севиче – самое настоящее.
– Хватит выпендриваться, – улыбнулась я.
Он прекрасно готовил. И целовался. Я не могла насмотреться на его губы: любовалась, как он говорит, как ест. Эти губы когда-то плевались апельсиновыми косточками в Гидиота – теперь в них появилось столько чувственности. Я ничего вокруг не видела, кроме этих губ. И так хотела снова ощутить их вкус.
– Что у тебя с лицом? – спросил Дамиан.
– Это все твоя борода, – с трудом отвлекшись от фантазий, ответила я.
После горячего душа кожа у меня на подбородке и верхней губе покраснела – там, где его щетина прикасалась к моему лицу.
Дамиан ухмыльнулся: он оставил на мне свою метку, на радость дикой, первобытной частичке своего «я». При виде его улыбки мне ужасно захотелось, чтобы он наклонился и снова меня поцеловал.
Он наклонился – но только чтобы взять мою тарелку. Я вытерла стол и уселась ждать, пока Дамиан домоет посуду. Мне не терпелось его обнять, а он, как назло, никуда не спешил: драил губкой каждую несчастную миску, потом долго и неоднократно все прополаскивал, тщательно вытирал.
Он явно меня избегал, и когда я наконец догадалась, почему, – захотела поцеловать его еще крепче. Дамиан не просто мыл посуду: он пытался скрыть смущение, которое, похоже, испытывал впервые. Он никогда не позволял себе влюбляться, не ходил на свидания, не ощущал, как бабочки порхают в животе.
Меня охватила нежность и в то же время – дикое желание смутить Дамиана еще больше. Пришлось унять в себе озорницу.
– Может, переоденешься? – предложила я, глядя на его заляпанную клубникой рубашку. – А я пока домою посуду.
Он с радостью согласился, как будто ему бросили спасательный круг. Все, что угодно, лишь бы оказаться подальше от меня. Я вымыла последнюю тарелку и выключила свет.
Мы с Дамианом столкнулись в коридоре. Он выходил из ванной. Мне сразу бросился в глаза его гладковыбритый подбородок. Прощай, борода! Швы на виске тоже исчезли. И кепка. Он словно впервые показывал мне свое лицо, все его грани и черточки: и новые, непривычные, и те, что остались прежними. Мой взгляд скользнул по его коже, еще теплой и влажной после душа. Спортивные штаны уже не казались уродливыми, когда вот так облегали его бедра.
