За столиком напротив Человека-из-кантины сидел незнакомец. Мужчины тихо о чем-то беседовали. Точнее, говорил незнакомец, а Человек-из-кантины внимательно слушал. Эстебан обогнул главный вход и проскользнул на кухню. Кто-то забыл снять суп с плиты. Варево выплеснулось, бок кастрюли обуглился.
Мальчик выключил конфорку и подошел к служебному окошку, откуда Камила обычно передавала тарелки Хуану Пабло. Эстебан решил закусить кукурузными чипсами, дожидаясь, пока из зала уйдет посетитель. Приезжая в город, Человек-из-кантины устраивал множество встреч – в разное время, с разными людьми.
Немного подождав, мальчик заглянул через окошко в зал, надеясь увидеть Хуана Пабло или Камилу. Столы и стены почему-то забрызгало кетчупом. Эстебан зашел в помещение и застыл. Это был не кетчуп. Кровь.
Хуан Пабло лежал на полу рядом с Камилой. Их застрелили в голову. Глаза на обезображенном лице Хуана Пабло невидяще смотрели в потолок. У его ноги валялся пистолет: видимо, мужчина не успел им воспользоваться.
Незнакомец, которого Эстебан приметил раньше, целился в Человека-из-кантины. Пистолет был на столе, поэтому издали казалось, что мужчины просто беседуют, однако палец незнакомца лежал на спуске. Человек-из-кантины сжимал свою трость так сильно, что побелели костяшки.
Эстебан понимал, что лучше развернуться, тихонько выскользнуть через кухню и рвануть без оглядки. Он понимал, что не стоит ползти в зал, хватать пистолет Хуана Пабло и вытирать с него кровь, чтобы не скользила рука. Он знал, что не следует приставлять пистолет к затылку незнакомца, пытаясь унять дрожь в пальцах.
Эстебан все прекрасно понимал, но этот незнакомец застрелил его друзей, а теперь из того же пистолета хотел убить его босса. Мальчик представил, как пуля попадает в цель, разбрызгивая кровь во все стороны и обрекая на смерть его единственный шанс попасть к МамаЛу. Эстебан увидел, как превращаются в пыль пятнадцать песо. Увидел тюремного охранника, который просит принести ему обед. И самого себя, сидящего у стен тюрьмы днями напролет, буквально в шаге от цели, с дурацким фунтиком арахиса.
Эстебан нажал на спусковой крючок. Отдачей его отбросило к соседнему столу.
Мальчик не знал, попал ли в чужака: тот по-прежнему сидел прямо. И тут мужчина завалился на бок и рухнул. Из затылка хлынула кровь.
Человек-из-кантины изумленно поглядел на Эстебана.
Мальчик отбросил пистолет, словно горячую головешку. В ушах еще звенело от громкого «ба-бах!».
Босс расцеловал его в обе щеки.
– Я только хотел увидеть маму. – Мальчик дрожал всем телом; ему не верилось, что он убил человека. – Я только хотел увидеть маму.
Человек-из-кантины хорошенько протер пистолет, а затем вложил в руку Хуана Пабло.
– Я отведу тебя к матери, – пообещал Эстебану босс и сделал несколько звонков.
Вскоре подъехал черный автомобиль.
– Где твоя мать, парень? – спросил Человек-из-кантины, забираясь туда вслед за Эстебаном.
– В Вальдеморосе. Но сейчас нас не пустят.
У кантины, взвизгнув тормозами, остановилась полицейская машина. Вышли два человека в форме.
Босс крикнул:
– Наведите тут порядок!
Офицеры застелили заднее сиденье своей машины пакетами и погрузили три мертвых тела.
– Хуан Пабло… Камила… – Эстебан не узнавал свой голос.
У мальчика будто отняли тело и душу. Его друзья мертвы, а сам он убил человека.
– В Вальдеморос! – Босс постучал тростью по стеклянной перегородке, отделявшей пассажиров от водителя. – Vámonos!
[35]
Ночью тюрьма выглядела еще внушительнее. Без суетливых торговцев и посетителей она казалась огромным кораблем, выброшенным на пустынные берега. Вдоль периметра скользили круги прожекторов; один из часовых направил луч на подъехавший автомобиль.
Водитель подозвал знакомую надзирательницу.
– Консуэло!
Она поздоровалась с Человеком-из-кантины.
– Проводи юношу внутрь, – сказал тот. – Он хочет увидеться с матерью.
– Si, señor. Пройдемте, молодой человек. – Женщина постучала дубинкой по массивным железным воротам, и те с оглушительным скрежетом отъехали наверх.
«Так просто?» – подумал Эстебан.
Ни очередей, ни взяток, ни регистрации.
– Как зовут твою маму?
– Мария Луиза Альварес. – Сердце у мальчика бешено колотилось.
Он пожалел, что не взял расческу. Не хотелось выглядеть неряхой перед МамаЛу.
– У меня рубашка не грязная? – спросил он надзирательницу.
Нет ли багровых пятен? Господи, хоть бы их не было! Нельзя, чтобы мама увидела кровь убитого мной человека.
– Мария Луиза Альварес! – крикнула Консуэло, когда они миновали короткий коридор и вышли на огромную территорию под открытым небом.
Тюремный двор наводняли разнообразные постройки: общежития, рабочие помещения, камеры заключенных. Почти никто не сидел за решеткой. Женщины и маленькие дети, одетые в простую поношенную одежду, выглядывали из жилых закутков.
Консуэло обратилась к женщине в темной военной форме; та зашла в кабинет и начала что-то искать в картотеке.
– Вам нужна Мария Луиза Альварес? – спросила одна из заключенных.
– Si, – ответила Консуэло.
Узница задержала взгляд на Эстебане, а затем отвела пришедших в свою каморку.
Местные сооружали отдельные закутки с помощью палочных каркасов и одеял. Где-то стояли узкие двухъярусные кровати, где-то – кухонная утварь и шкафчики для одежды, и все это пестрело на грубом цементном полу, словно рассыпанные детали мозаики. Одни женщины кормили грудью младенцев, другие спали на самодельных матрасах. В воздухе висел тяжелый смрад заточения: пахло маслом для волос, мочой и потом.
– Мария Луиза Альварес. – Заключенная удалилась в свой угол и принесла оттуда ржавую жестяную коробочку зеленого цвета с красным кругом посередине.
Надпись в круге гласила: «Lucky Strike», а ниже, золотыми буквами: «сигареты».
– Зачем? – отмахнулся Эстебан. – Я свою мать ищу.
– Вот, – заключенная вложила коробочку ему в руку. – Tu madre
[36].
Мальчик открыл жестянку. Внутри лежали серьги, которые носила МамаЛу, ее заколка для волос и газетная вырезка. Он уже хотел захлопнуть крышку, как вдруг увидел заголовок. Расправив смятую бумагу, Эстебан подошел к лампе и прочитал:
«НЯНЯ ОБВИНЯЕТСЯ В КРАЖЕ СЕМЕЙНОЙ РЕЛИКВИИ».
Текст ниже содержал чудовищную, гнусную ложь о том, как МамаЛу украла у Скай кулон и как ее потом взяли с поличным. В заявлении, переданном властям, Уоррен Седжвик признавался, что огорчен и до последнего не верил в случившееся:
