Он вытащил из кармана маленькую прямоугольную коробочку.
– Я снял этот футляр с нашей мезузой с косяка входной двери. Внутри пергамент, на нем на иврите начертаны несколько строк из Торы. Это тоже наш обычай. Ради того, чтобы ее забрать, многие из нас возвращаются тайком. Все остальное, что у нас было, – для новых «владельцев». Она упокоилась в мире с мезузой в руке. Теперь я ношу эту коробочку с собой. Они отнимут ее и уничтожат, но пока они этого не сделали, она будет у меня.
Тим не сводил глаз с прямоугольника в руке у Абрахама. Он откинулся назад, мысли его были отрывочны, но, несмотря на это, форма коробочки показалась ему знакомой.
Он вдруг почувствовал ледяной холод внутри, ему захотелось спать. Абрахам толкнул его локтем.
– Не спите. Нужно бодрствовать, так вы быстрее придете в себя.
Всех троих качнуло из стороны в сторону вместе с фургоном, а потом Тиму показалось, что они сразу же остановились, и тогда он понял, что заснул. Чувствовал он себя намного хуже.
– Raus, raus!
[12] – крикнул полицейский, запрыгнув в фургон и пинками выталкивая пленников наружу.
Тим оказался на вымощенном булыжником темном, мрачном дворе, окруженном со всех сторон высокими жилыми домами. Или, может быть, здесь располагались конторы? Полицейские с грохотом захлопнули массивные ворота. Нет, это, очевидно, тюрьма, потому что на некоторых окнах виднелись решетки. Дрожа всем телом, Тим сказал:
– Вы бы выбросили мезузу, иначе они поймут, что вы еврей.
Их тычками погнали к одной из дверей. Абрахам покачал головой:
– Мой друг, невозможно без конца скрывать, кто ты есть. Посмотрите на меня. Они все равно поймут. Мы в их руках, и нас ждет один из их великолепно обустроенных лагерей. Но для вас, может быть, все обойдется. Вы должны позвонить кому-нибудь из своих друзей.
– Я потребую адвоката.
Отто и Абрахам разразились хохотом, и тут же последовали тычки винтовками в ребра. Но их тела и так были истерзаны болью, и новые удары уже ничего существенно не меняли.
Их подогнали к столу, за которым сидел еще один полицейский. Тим настаивал на адвокате, и Абрахам перевел его слова на немецкий. Полицейский пристально посмотрел на Тима, а затем кивнул охранникам. Им надели наручники и погнали всех троих вдоль по коридору и дальше по осклизлым ступенькам вниз – в вонючий подвал. Откуда-то донесся пронзительный крик.
Их затолкали в камеру и надели оковы на щиколотки. Запястья со щиколотками соединяла цепь. Охранник с грохотом запер дверь.
Пленники смотрели друг на друга.
– Давайте для начала присядем, – предложил Абрахам.
Но сесть можно было только на холодный пол. Им удалось сползти по стене на каменные плиты. Господи, до чего же холодно. Тим откинул голову назад. Стены сочились влагой. Он потребует, чтобы они связались с Хейне Вебером, унтер-штурмфюрером СС.
Но нет, он не может. Теперь он понял, что такое настоящая Германия, и опасался раскрыть имена своего настоящего отчима и настоящей матери, потому что знал, что коробочка для мезузы прикреплялась раньше на дверь их квартиры. И он, такой молодец, предложил отшлифовать деревянный косяк и сделал это настолько тщательно, что практически никаких следов не осталось. Хейне заявил тогда, что найдет бывших владельцев и добьется, чтобы их покарали за порчу имущества. Тим тогда не знал, что отчим имел в виду. Теперь он знает. А может быть, знал всегда, но не хотел думать об этом. И если Хейне действительно найдет и подвергнет их наказанию, это будет его, Тима, вина.
Наручники натирали руки, но он едва замечал, как саднила кожа, потому что пульсирующая боль во всем теле была сильнее. От ужаса у него пересохло в горле, зубы стучали, и ему казалось, что он никогда уже не сможет унять дрожь. В голове у него крутились слова отца, сказанные еще давно, до того как Тим нашел свою мать, но уже после того, как нацисты начали свою атаку на демократию.
– Нация, которая упраздняет правовую систему и развязывает себе руки, должна быть разгромлена.
Отто умер ночью, тихо и незаметно. Абрахам закрыл глаза своего друга. Тим в потрясении смотрел на умершего.
– Нужно позвать охранников.
Абрахам покачал головой.
– Моя христианская половина и ваша полностью христианская личность должны прочитать молитвы за упокой его души, поскольку они этого делать не будут.
Звякая оковами, оба поднялись и прочитали «Патер Ностер» и двадцать третий псалом. В какой-то момент, когда они пели, голос Абрахама дрогнул, и Тим почувствовал слезы на своем лице. В душе у него смешались шок, страх и скорбь, но одновременно им овладела ярость, потому что все происходящее было так гнусно и потому что Отто был совсем еще мальчишка. Закончив отпевание, они позвали охранников. Створка глазка откинулась в сторону.
– Потом, сейчас два часа ночи, – перевел Абрахам. – Повозка придет утром.
Они сидели рядом с Отто до рассвета.
Наступил рассвет. Время медленно тянулось. Они немного поговорили о жизни, о совершенных ошибках, о своих надеждах, настолько скудных, так что оба предпочли остаться в прошлом. Именно по прошлому Тим тосковал: по оставшейся в нем защищенности, добру. И тогда ему стало очевидно безумие его заблуждений и поступков.
Их мучила жажда, и разговор постепенно затих. Минуты складывались в часы, до их слуха доносилось звяканье цепей, когда очередного мужчину или иногда женщину тащили мимо их камеры. Пленные все время стонали и взывали о своей невиновности, и чтобы не слышать, они зажимали уши руками. Но невозможно было остановить растущую панику и ужас. Когда наступит их очередь?
Ближе к вечеру их тычками в спину погнали по лестнице на два пролета вверх, но из-за цепей они могли передвигаться лишь крошечными шажками. Абрахам прошептал:
– Скажите им о Хейне, друге вашей матери. Он организует, чтобы вас освободили.
Тим покачал головой. Он еще недостаточно страдал за все, во что верил, за все, что сделал.
Они проковыляли по коридору к каким-то дверям, и Тим заметил, что Абрахам напрягся.
– Я прощаюсь с вами, мой друг. Да пребудет с вами ваш Бог.
Он не сводил глаз с дверей.
Тим переводил взгляд с Абрахама на двери и обратно.
– Пусть и ваш пребудет с вами, хотя он у нас один. Если я выберусь, могу ли я связаться с кем-нибудь из ваших?
– Увы, все они разбежались и исчезли, и я не знаю где. Меня зовут Абрахам Валтерс. Мой отец, теперь уже покойный, был ариец. Если вы по случайности столкнетесь с кем-то, кто будет искать члена своей семьи с этим именем, прошу вас, расскажите им обо мне, чтобы я продолжал жить, пусть только лишь в их памяти.
Они подошли к самым дверям. Охранники прошли вперед. Абрахам наклонился к Тиму и торопливо произнес:
