Тим пошел дальше, и справа на опустевшей улице он заметил ряд стульев, стоявших вдоль одного из домов, и свернул в переулок, напомнивший ему задние дворы какого-нибудь шахтерского поселка, только дома были высокие, многоквартирные. И повсюду стояла все та же вонь нищеты. У перил были навалены груды стульев. В один из подвалов вела лестница: он увидел, что там ютился магазин старьевщика. Дверь была открыта, у входа приткнулись разнообразные предметы обстановки. Чем тут было заинтересовать Хейне, у которого было все?
Тим двинулся дальше. Из двора жилого дома выбежал ребенок в ботинках без шнурков, свернул направо и нырнул в подъезд. Надо быстрее вернуться на главную улицу. Он дошел до конца переулка, и перед ним открылась узкая, мощенная булыжником аллея. Он заколебался и повернул на север, откуда доносился шум машин. Слава богу, поскольку то, что он увидел здесь, никак не соответствовало его ожиданиям в отношении Берлина. Почти сразу же ему попалась на глаза витрина магазина. Но опять это оказалась лавка старьевщика, хотя на витрине была выставлена приличная настольная лампа. Нет, лампа не подходит. Это должно быть что-то личное, но что? Теперь он почувствовал себя более уверенно и, окинув еще раз взглядом лампу, пошел дальше. Внезапно он услышал какой-то шум. До него донеслись крики, удары. Он остановился и обернулся назад.
Из переулка, где он только что проходил, выбежали два человека. Они неслись прямо на него. Кепки были надвинуты на глаза. Одному было за тридцать, другой казался совсем еще мальчишкой. Тот, что старше, обернулся: за ними гнались два полицейских. Они быстро приближались. Тим шагнул к стене, чтобы не оказаться у них на дороге, но опоздал. Человек налетел на него, отбросив назад, и понесся дальше. Тим ударился об стену и, отлетев обратно, врезался в полицейских, так что они повалились, как кегли, и с громкой руганью растянулись на земле у его ног. Он старался не потерять равновесие, но появились другие полицейские, один из них вцепился Тиму в плечо и развернул его. Тим выставил вперед руку, стараясь удержаться, и снова ударился об стену. Он с трудом дышал и ничего не соображал.
Послышались свистки и шум мотора полицейского фургона.
Подбежал полицейский с поднятой дубинкой и ударил его по виску. Тим рухнул на землю, попытался подняться на колени и крикнул:
– Что вы делаете?
Град ударов продолжился. Он старался прикрыть руками голову. Все это время полицейский орал что-то на немецком языке, после чего последовал пинок в бедро. Упав, Тим скорчился на булыжнике, но те полицейские, которых он сбил, уже поднялись и присоединились к расправе. Рот у него забился песком.
Вокруг раздавались громкие крики, послышался пронзительный свист. Наконец удары прекратились. Все тело было одной сплошной болью. Он поднял голову. Над ним стояли два полицейских. Он попытался встать. Один из полицейских заорал, другой с остервенением со всего размаха пнул его в ребра. Из желудка полилось содержимое. Тим знал, что эти люди не остановятся: в них разгоралось возбуждение, такое же, какое он сам почувствовал на долю секунды, когда ударил Брайди. И тогда он понял, что мог бы тогда остановить свой удар, но не захотел.
Один из полицейских схватил его за волосы и приподнял. Тим выплюнул песок, смешанный с кровью и слюной.
– Англичанин, – с трудом прохрипел он.
Теперь перед ним стоял человек в штатском. Он произнес что-то по-немецки. В глазах его не было возбуждения, только та же самая холодность, которую он так часто замечал у Хейне. Тима рывком поставили на ноги и толкнули вперед. Тычками его прогнали по улице до зеленого фургона, припаркованного в дальнем конце. Именно оттуда доносился шум мотора. Двери были открыты, и его затолкали вовнутрь. Он упал на ноги одного из тех двоих в кепках. Второй стонал рядом. Двери захлопнулись, фургон дернулся и, раскачиваясь из стороны в сторону, поехал по булыжной мостовой. Пленников трясло, и Тим, с трудом сдерживая рвоту, отполз от распростертого тела. В голове бурлила смесь паники и шока.
– Черт возьми, что вы такое сделали? – наконец прошептал он.
Оба кашляли и стонали. Их залитые кровью кепки валялись на полу. Тим сообразил, что его собственная кепка осталась, должно быть, там, на аллее. Тот, что был моложе, по-прежнему неподвижно лежал на полу фургона, но старший подполз к кепкам, схватил их и засунул в карман рваного, заношенного пиджака. Фургон завернул за угол, видимо, не притормаживая, потому что всех троих отбросило вбок и обратно. Старший сумел принять сидячее положение и выплюнул сломанный зуб. Голова у Тима превратилась в сплошную боль, лицо саднило и кровоточило. Человек выбросил зуб и вытер лицо носовым платком. Потом произнес по-английски:
– Нам не нужно было ничего делать. Достаточно того, что мы есть. Они не любят масонов, не любят полукровок. Евреев, красных… Мой друг, как я сказал, дело не в том, что мы что-то сделали, а в том, кто мы.
Тим подполз к нему и сел рядом. Человек трясущимися руками сунул платок в карман.
– Добро пожаловать в прекрасный новый мир, мой друг.
Тим спросил:
– Кто это – полукровки?
Фургон снова повернул.
– Наполовину евреи, наполовину арийцы. У меня в Гастингсе была хорошая работа. Я портной. А к тому же масон и полукровка. Моя мать больна, она по-прежнему в Берлине. В прошлом году я приехал, чтобы забрать ее отсюда.
Он махнул рукой.
Его спутник пошевелился и с трудом поднялся на четвереньки. Тим увидел, что это совсем еще мальчишка, не старше, наверно, Джеймса. Парень что-то пробормотал, подполз поближе к своему товарищу и произнес несколько слов по-немецки. Старший сказал:
– Говори по-английски, чтобы наш иностранный гость понял. Видите ли, мой друг, Отто, работал в Лондоне, в ресторане. Он приехал сюда некоторое время назад, и, хотя он имеет несчастье быть масоном, он не еврей, поэтому, возможно, для него все обойдется.
– Я не видел их, Абрахам. Они, наверно, поджидали нас. Они всех поймали? – произнес молодой со стоном.
– Тебе больно, Отто?
– Нет, не очень. Живот ноет. Они здорово умеют раздавать пинки.
Абрахам погладил Отто по голове.
– Пройдет. Простите, мой английский друг, что я сбил вас. Скажите им, что я налетел на вас. Это не поможет, но опять-таки, а вдруг?
Тим сглотнул слюну. Его тошнило, избитое тело болело.
– А ваша мать? – спросил он.
Абрахам пожал плечами.
– Я пришел в квартиру, где она жила, но ее не было, там теперь поселились арийцы. Работы у нее тоже больше не было, потому что еврейскую лавку, где она работала, забрал себе арийский портной. Такое случается, но пока еще не со всеми. Я нашел этого портного. Он успел спрятать кое-какие бриллианты, но все остальное забрали. Моя мать тоже жила у него, в его крошечной темной конуре, именуемой квартирой. Она была печальна, она умирала. Я вернулся в наш дом, чтобы забрать вещь, которую хотел спасти, потому что по нашему обычаю она прикреплялась снаружи квартиры.
