Мими бросила на Ясмину уничтожающий взгляд. Она не любила, когда инициативу забирали из ее рук. Кучинотта сделала глубокий вдох и сказала, не открывая глаз:
– У нее нет дома.
– Что это значит?
– Она дитя любви. Но это любовь, которой в этом мире нет приюта.
– У нас есть дом! – запротестовала Мими.
Ясмина молчала. Она догадалась, что имеет в виду Кучинотта. Может, потому, что лучше других знала, что такое бесприютность.
Синьора Кучинотта помолчала, потом порылась в выдвижном ящике старого стола и достала серебряную цепочку. Надела ее на шею Жоэль. Цепочка была велика, придется отдать ювелиру, чтобы укоротил, но главным была подвеска: серебряная хамса. Только в ладони этой хамсы была не звезда Давида, как в том амулете, что носила на шее Ясмина, а рыба, символ удачи. Кучинотта пробормотала молитвенную просьбу к Мадонне ди Трапани. Мими опять беспокойно заерзала. Она расплатилась, даже не поблагодарив синьору Кучинотту.
Покинув швейную мастерскую, она сказала:
– Теперь они могут сколько угодно пасть разевать, эти завистливые змеи!
Ясмина молчала, прижимая к себе Жоэль. Она сомневалась, достаточно ли сильна рука Фатимы, чтобы оградить дитя от уготованной судьбы. Но пока она жива, ее сердце будет для малышки надежным убежищем.
* * *
В эту ночь Ясмина долго не могла заснуть, хотя малышка сладко спала. Слова Кучинотты витали в темной комнате точно беспокойные духи, эхом отражались от стен: «Отец недалеко. Он здесь». Предсказания Кучинотты сбывались всегда, она и впрямь обладала третьим глазом. Но как такое могло быть, как Виктор может быть здесь, ведь от него никаких вестей? И разве Мориц не обнаружил его на кинопленке?
– Нет, – сказал Мориц, когда Ясмина пришла к нему и рассказала про Кучинотту. – Армия переместилась на север. Он не мог вернуться. Это было бы дезертирство. Как и в моем случае, ему грозил бы трибунал.
– Может, именно поэтому он не дает о себе знать? Он прячется.
– Виктор не трус. Он же рвался воевать. Такие идеалисты, как он, либо воюют до победы, либо гибнут.
Ясмина смотрела в пол. Они сидели в кинобудке Морица рядом с проектором. Ясмина держала Жоэль, Мориц ел, поставив тарелку на колени. Ясмина принесла кускус, сегодня a la Sfaxienn – с рыбой и овощами. Почувствовав, как на нее подействовали его слова, Мориц пожалел о них.
– Ясмина, он вернется. Как только закончится война. Я уверен в этом.
– Как вы можете быть уверены? Вы что, ясновидящий?
– Нет, конечно, но…
– Кучинотта никогда не ошибается!
Жоэль расплакалась. Ясмина попыталась ее успокоить, но тщетно. Мориц отставил тарелку:
– Можно, я ее подержу?
Ясмина удивилась. И – скорее от неожиданности – протянула ему дочку. Жоэль продолжала надрываться, пока Мориц, покачивая ее, не запел тихонько – песню, которую Ясмина никогда не слышала.
Добрый месяц, ты так тихо проплываешь в вышине.
Ты спокоен, и я вижу: нет покоя только мне.
Ясмина не понимала слов, но мелодия звучала так утешительно.
Я смотрю с печальным вздохом твоему движенью вслед,
Ты возьми меня с собою, на земле мне счастья нет.
Как по-другому звучал голос Морица на его родном языке – глубже, увереннее, задушевней. И как по-другому звучал вражеский язык – куда человечнее, чем солдатские выкрики Achtung! Halt! Raus!
Жоэль умолкла. Она большими глазами смотрела на мать, покачиваясь в волнах голоса Морица. У Ясмины возникло чувство, что она делает что-то запретное. Она растерянно забрала ребенка у Морица, слишком торопливо, почти вырвала. Мориц тоже смутился. Некоторое время они молчали.
– Скоро вы снова будете дома, – сказала Ясмина, чтобы прервать эту тишину. – Вы счастливы будете снова повстречаться с Фанни?
Значит, запомнила имя. Хотя Мориц упоминал его лишь однажды.
– Да. Но вас мне будет очень не хватать. – И быстро добавил: – Всех вас.
– Вы нас забудете, Мори́с. У вас впереди хорошая жизнь. Фанни – ваша donna fortunata
[88]. В отеле я перевидала многих мужчин-иностранцев. Вы не такой, как они. Я надеюсь, что Фанни дорожит вами.
Она завернула Жоэль в платок. Мориц хотел помочь, но сдержался из боязни, что она сочтет его прикосновения дерзкими.
– Я не сделал в жизни ничего особенного. Но я надеюсь, что Виктор вернется. Он-то как раз необыкновенный человек. А donna fortunata – это вы.
– Нет, что вы, я sfortunata. – Она смотрела на него спокойно. В словах ее не было ни иронии, ни жалобы. – Даже если он вернется. С ним мне счастья не видать. Но такая уж моя судьба.
– И все же я желаю вам счастья друг с другом.
Какие пустые слова, подумал Мориц, как только произнес их. Потому что вообще-то он хотел сказать совсем другое – то, чего нельзя говорить. Что счастье не определяется судьбой, что оно в руках у Ясмины. Что у нее все еще есть выбор.
– Я думаю, вы никогда не любили по-настоящему, Мори́с.
Эта фраза его задела.
– Если принимать за любовь только ее светлую сторону, это лишь половина любви. Мы живем в стране света, но наша страсть расцветает только в темноте.
Ясмина решительно встала, собираясь уйти. По полу юркнула ящерка. Внезапно замерла, уставилась вверх.
– Кое-что всегда будет под запретом, – сказала Ясмина, глядя Морицу в глаза. – Это мектуб. Вы понимаете?
– Нет. Я не вижу в этом смысла.
– Вы еще живы. Этого вам недостаточно?
А на что мне нужна эта жизнь, подумал он. Она, казалось, прочитала его мысли.
– Если бы Фанни не было в живых, вы бы… остались здесь?
Задавая этот вопрос, Ясмина отвела глаза. Она и без того уже слишком многое выдала. Ее взгляд проследил за ящеркой, которая скрылась в щели.
– А вы бы что делали, – спросил Мориц, – если бы Виктора больше не было в живых?
– Не говорите так, это porta sfortuna. – Она схватилась за хамсу на шее и прошептала что-то по-арабски. – Он жив. Buona notte, Мори́с.
Закрыв за собой дверь кинобудки, Ясмина пожалела, что в ее сердце нет двери, которую можно закрыть, чтобы в безрассудный момент не вырвались темные чувства, которые скрываются за ней.
Глава 38
Марсала
Для счастливого детства никогда не бывает слишком поздно.
– Я никогда не учила немецкий язык, – говорит Жоэль, – но когда слышу эту колыбельную, всегда вспоминаю его.
